Нет, костёр ничего не сказал о сгоревших в нём, о таинственных рунах, суливших меня тебе — он умел их хранить, ибо дьявольски был умён… мы веками дымились и выли в печной трубе.
Так на топких болотах ночами стенает выпь, и желание выпить их ржавую злую муть происходит всё реже, а если хотелось пить, мы цедили росу, а земле оставляли суть…
И опять одевались в ветвистую зелень крон, отбывали в них срок — кто-то сто, кто-то двести лет, иногда открывая разорванный песней рот, что оставил топор или древних стихов стилет.
Вверив флейте мотив, от которого синь дрожит, в нежных пальцах Поэта рождая святой огонь, выдыхая сквозь раны деревьев не смерть, а жизнь, чтобы Богу вложить этот трепет из уст в ладонь…
Пусть весной собирают в ложбинку берёзы сок… сокровенным делясь, отдают его только тем, кто сумеет понять и услышать могучий ток — от гигантских корней до прожилок на бересте.
Пусть клубками свиваются змеи, и вечный гон призывает достойных и гонгом звучит в ушах…
И стекаются звери на битву со всех сторон. Это время для избранных, гордых — презревших страх.
Затхлый сумрак болот испаряется в гимнах битв. Разгоняет москитов и нечисть, и прочий бред… А вчерашние звери возносятся до молитв, чтобы люди прозрели, что крест их — не амулет.