Все изменяется, если ты ищешь женщину —
в звериных чертах, за жесткостью, шерстью рыжею.
Когда ты желаешь любви ее — и не меньшего. Когда эта тяга способна вас обездвиживать
на доли секунд, чтобы падать потом в объятия, минуя запреты, почти не дыша, и требовать
не мира, не войн — их уже никогда не хватит вам — ее, целиком, как камлающий просит «неба мне!»
за миг перед ливнем, его различая в воздухе. Закинувший голову, руки расставив в стороны,
вбирать от нее всё — от дикой тоски до отдыха, всё ей возвращая и с ней разделяя поровну.
И если ты вышел искать ее в этих сумерках, катать ее имя гортанной, дрожащей нежностью,
то вас только двое, а все остальные умерли, не вынесли жара земли, осевого скрежета —
когда мир сдвигался желанием острой близости. Сшивался, расколотый надвое, подчинившийся.
Чтобы ты с тела ее капли пота слизывал, шептал «моя милая, как же тобой надышишься».
И если ты ищешь в ней женщину, с этим именем встаешь и ложишься, не в силах его залечивать,
ты сможешь ей стать и открытее, и любимее,
чем просто звериное в облике человечьего.