Если б ночь эта всё же случилась с тобой у нас, если б свет голубой нам на лица лила луна, я б всю ночь говорила, приникнувши лбом к стеклу, ведь во мне накопилось к тебе на сто тысяч лун.
Я б тебе рассказала про город и сто дорог, ту из них, что избрал для меня мой незримый бог. Про молочные реки, кисельные берега, про слова, что у сердца носила и берегла.
Про бесцельность и цели, про полность и пустоту, про ночные 'не та не того' и 'не тот не ту'. Про открытое сердце и часто закрытый рот в страхе тупо б не сглазить: не вышло б наоборот.
Про последний этаж, сигаретный горчащий дым и про черное небо, которое вдруг седым ночью кажется. Смотришь в него — и ложишься спать, чтобы утром поверить в его синеву опять.
Я б тебе рассказала про горы, про их хребты, про людей, что с природой по жизни всегда на 'ты', про безлюдные улицы и про пустынный пляж, про носимый с собою погрызенный карандаш.
Про рисунки свои, про заметки, про рифм поток и про сердце, всегда устремленное на восток. А еще — как швыряешь от горечи карандаш, ибо то, что бездарна, ты знаешь как отче наш. Ибо то, что известно бумаге с карандашом, — это всё как-то странно, нечестно, нехорошо…
А потом я б моляще взглянула в твои глаза, чтоб узнать, что же ты в эту ночь мне бы рассказал…
Ты бы молча обнял — и тела б перешли на 'ты',
изучая равнины друг друга и все хребты…