А рядом с метро «Алексеевская»
алеют редисок мазки,
как будто бабусями сеются
на серых асфальтах Москвы.

На бывшие ящики манговые
бабуси кладут их пучки,
пиарствуют,
но не обманывая:
«Хрустявые,
с грядки почти».
Но без уваженья и жалости
облавы идут на бабусь.
Кому же сегодня пожаловаться,
тебе,
пенсионная Русь?
Одна в отделенье отчаянно
редиски пришла выручать:
«Начальника, дайте начальника…
Не то пропишу вас в печать!»
А рядом
путана из Болшева
не стала сидеть в стороне:
«Ты, бабка,
рыдай,
да побольше —
начальник идет в окне»…

Летел я над всем человечеством
под сдержанный «Боинга» рев
с приросшим и в небе отечеством,
и с книгой твоей, Шинкарев.

И мне удивлялись попутчики:
«О чем это плачет поэт?»
Я плакал о Ганзелке, Дубчеке,
о наших надеждах тех лет.

Нельзя допускать унижения
с опаздыванием стыда
ни перед страной, ни женщиной —
ведь каждый из нас как страна.

И, танками весь переломанный,
я чувствовал боль в позвонках,
лишь книга — не Ленина — Лёнина
тепло сохраняла в руках.

С тобой был я рядышком, Боже,
но слышалось вновь, как во сне:
«Ты, бабка, рыдай,
да побольше.
Начальник идет в окне».

С глазами навек виноватыми
я взгляд с облаков не сводил.
Начальника в иллюминаторе
искал я и не находил.