Предисловие.

Главный герой книги — писатель-диссидент Виталий Никитич Карцев, прототипом которого является сам Войнович (повествование идёт от первого лица): бывший член Союза писателей, за свою диссидентскую деятельность лишённый партийного билета, а впоследствии и советского гражданства, выдворенный из страны в Западную Германию (ФРГ).
В разговоре за кружкой пива со своим немецким приятелем Руди Карцев узнаёт, что мюнхенское турагентство предоставляет необычную услугу: возможность отправиться в путешествие во времени на специальном сверхсветовом космоплане — машине времени. Писатель решает отправиться в Москву будущего, чтобы узнать, что же стало с Советским Союзом, а один американский журнал вызывается спонсировать эту поездку стоимостью почти 2 миллиона долларов за подробный репортаж о путешествии. В Москве 2042 года Карцева встречают как национального героя: его ставят в один ряд с выдающимися писателями прошлого с присвоением звания Классик, торжественно готовятся к проведению его 100-летнего юбилея, к массовому изданию готовится его книга.

СЕРДЕЧНАЯ ВСТРЕЧА

Приблизившись к нижнему краю веревочной лестницы, они остановились и смотрели на меня снизу вверх, слегка жмурясь от слепящего солнца и приветливо улыбаясь.
Я им тоже неуверенно улыбнулся и продолжал стоять, не зная, что делать. Так мы и играли в гляделки, пока из группы военных не вышел вперед, видимо, главный из генералов. Он был самый высокий из них, самый упитанный, и на погонах у него было не по одной звезде, как у других, а по две.
— Ну что ж вы, Виталий Никитич? сказал он низким рокочущим голосом. -Спускайтесь, мы вас ждем.
Из этого обращения явствовало, что они не только осведомлены о моей профессии, но и имя мое для них не секрет.
Я колебался, не представляя, как приступить к спуску. Затем, решившись, лег на живот и весьма унизительным способом — ногами вперед — медленно
пополз к открытому люку. Представляю, как смешно это выглядело снизу. Впрочем, и сверху тоже (одна из стоявших надо мной стюардесс не выдержала и хихикнула).
Когда ноги мои уже повисли над бездной, я вдруг панически испугался, почувствовал, что сползаю, но не могу найти беспомощно свисающими ногами
никакой точки опоры. Я вцепился ногтями в резиновый коврик, но он был слишком скользкий. Возможно, я бы ухнул вниз и на том закончилась бы моя авантюра, но стюардессы завизжали не своим голосом, на их крик выскочил из своей кабины лично херр Отто Шмидт и в последнюю минуту ухватил меня за руки.
Пока он меня держал, я наконец нащупал ногою перекладину.
— Форзихт, форзихт, волновался херр Шмидт.
Он отпустил сначала одну мою руку, а когда я ухватился ею за веревку, отпустил и вторую.
Я начал свой осторожный спуск, а те, которые стояли внизу, вдруг зааплодировали. Я подумал, что они надо мной издеваются, и разозлился Злость придала мне сил, и остаток пути я проделал уже гораздо увереннее, тем более что приближение к земле делало мой спуск все менее опасным. Следом за мной был спущен на веревке мой «дипломат». Спускаясь, я не исключал того, что буду немедленно арестован. Но ничего подобного не случилось.

Как только я почувствовал под ногами твердую почву, военные приблизились, и я заметил, что украшавшие их значки и ордена были сделаны из пластмассы. Главный генерал подошел первым, подал мне свою пухлуюруку и сказал с улыбкой:
— Слаген.
Думая, что «Слаген» это его фамилия, я ему назвал свою, хотя он ее знали так. Затем ко мне приблизился другой генерал, протянул руку и тоже сказал:
— «Слаген»
Полагая, что второй Слаген приходится братом первому, я представился и ему. К моему удивлению, обе женщины и священник тоже оказались Слагенами.
После того как я всем представился, возникла неловкая пауза, но затем главный генерал дал знак своим спутникам, они перестроились, и женщина-капитан оказалась между главным и мной.
— Ну что ж, Виталий Никитич, — сказал генерал, по-прежнему улыбаясь.
— Позвольте от имени нашей небольшой комписовской делегации сердечно поздравить вас с возвращением. Как говорилось в старину, добро пожаловать на родную землю! — 
Он широко раскинул руки, как будто хотел меня обнять, но тут же опустил их.
Я не успел ответить, как заговорила женщина-капитан:
— Виталий Никитич, комсор Смерчев сердечно поздравляет вас с прибытием и гооворит
«Добро пожаловать на родную землю!»
— Я это понял, — сказал я, я не глухой.
— Он говорит, что он не глухой, — сказала капитан генералу.
— Скажи ему, — передал генерал, — что я восхищен тем, что он в его возрасте так прекрасно выглядит и даже не утратил слуха.
Пока женщина непонятно зачем повторяла его слова, я смотрел на них удивленно почему они считают, что я в свои сорок неполных лет должен был оглохнуть?

Выразив свое восхищение моим состоянием, генерал попросил разрешения представить мне всех членов делегации.
— Меня, — сказал он, — зовут Смерчев Кому-Не Иванович.
— Кому-Не-Иванович? — повторил я удивленно.
Капитан перевела (если можно было назвать повторение тех же слов на том же языке переводом) мои слова генералу, тот засмеялся (другие генералы его поддержали) и объяснил, что некоторые подчиненные действительно зовут его за глаза
— Кому — Не — Иванович, хотя на самом деле он не Кому-Не, а Коммуний Иванович.

А еще он сказал, что он генерал-лейтенант литературной службы, Главкомпис республики и председатель Юбилейного Пятиугольника.
Тут же Коммуний Иванович представил мне других членов делегации, которых имена и должности я располагаю в порядке представления:
1. Сиромахин Дзержин Гаврилович, генерал-майор БЕЗО, первый заместитель Главкомписа по БЕЗО, Второй член Юбилейного Пятиугольника.

2. Коровяк Пропаганда Парамоновна, генерал-майор политической службы, первый заместитель Главкомписа по политическому воспитанию и пропаганде. Третий член Юбилейного Пятиугольника
.
3. Отец Звездоний, генерал-майор религиозной службы, первый заместитель Главкомписа по духовному окормлению, Четвертый член Юбилейного Пятиугольника.

4. Полякова Искрина Романовна, капитан литературной службы, Пятый член и секретарь Юбилейного Пятиугольника.

Хотя Искрина Романовна слово в слово повторяла все, что говорили члены делегации, я понимал далеко не все. Я не очень понял, что означают все эти
звания и должности, почему у них такие странные имена, кто такой Главкомпис, о каком Юбилейном Пятиугольнике идет речь и вообще что это такое…
Да и в самом русском языке, как я заметил, за время моего отсутствия появилось много новых слов, понятий и выражений.

Представив себя и своих спутников,
Коммуний Иванович спросил (а капитан перевела), есть ли у меня какие-нибудь вопросы.
Вопросов у меня было так много, что я не знал, с какого начать. И спросил для начала, что такое Юбилейный Пятиугольник и чей юбилей собирается
он отмечать.
Коммуний Иванович охотно мне разъяснил, что Юбилейный Пятиугольник это специально назначенный творческим Пятиугольником комитет, которому поручено подготовить и провести на высоком идейном уровне мой юбилей.

— Мой юбилей? — переспросил я недоуменно. — А, ну да, мне же на днях исполнится сорок лет. Я совсем выпустил это из виду.
— Вы говорите, сорок лет? — Смерчев переглянулся со своими спутниками.
— Да нет, Виталий Никитич, — улыбнулся он снисходительно. — Вам не сорок. Вам сто лет исполняется.
Я сначала удивился, но тут же все понял.
— Ну да, — сказал я. Ну конечно, сто лет. А мне это, честно говоря, почему — то даже и в голову не пришло, хотя, если бы я подумал, то мог бы и сам догадаться.
Я даже рассмеялся, и весь Пятиугольник доброжелательно посмеялся вместе со мной.
Думая о причудах времени, я все еще бормотал какие-то бессмысленные слова и междометия вроде «ах!», «ну и ну!», «надо же!».
— Скажите, спросил я генерала, — а откуда вы меня вообще знаете?
Все они на сам вопрос никак не реагировали, словно не слышали, но после того, как Искрина Романовна повторила его, тут же дружно заулыбались, а Коммуний Иванович развел руками
:
— Ну что вы, Виталий Никитич, ну как же мы вас можем не знать, когда мы ваши произведения тщательно изучали еще в предкомобах.
— Комсор Смерчев говорит, — повторил переводчица, как же мы вас можем не знать, когда мы ваши произведения тщательно изучали еще в предкомобах.
— Где? Где? — переспросил я.
— В предкомобах, повторила она. — Разве вы не учились никогда впредкомобе?
— А что это такое?
— Предкомоб это значит предприятие коммунистического обучения.
— Понятно, — сказал я. — И вы лично тоже изучали мои произведения в предкомобе?
— Ну как же, Виталий Никитич, у нас каждый предкомбовец в обязательном порядке изучает предварительную литературу.

Нет, все-таки моя жена права, утверждая, что постоянное употребление алкоголя разрушительно влияет на умственные способности человека. Задавая вопросы и получая ответы, я все меньше что-либо понимал, а сведение о том, что существует, оказывается, какая-то предварительная литература, повергло меня в уныние
.
— Ну хорошо, — сказал я. — Я очень рад, что вы в предкомобах так хорошо усвоили предварительную литературу, но я не могу понять, каким же все-таки
образом вы узнали о моем приезде.
— Члены делегации переглянулись между собой, а Коммуний Иванович улыбнулся и развел руками:
— Что ж вы, Виталий Никитич, так плохо о нас думаете? Мы не отрицаем, в работе нашей разведки есть еще некоторые недостатки, но неужели вы думаете, что за шестьдесят лет она не могла справиться с такой, прямо скажем, несложной задачей?

— Однако нам пора идти, — вмешался молчавший до того Дзержин Гаврилович. — А то жарко. Прямо как в Гонолулу, — добавил он и, усмехнувшись, посмотрел на Коммуния Ивановича.
— Ну, в Гонолулу, — подхватил Коммуний, я думаю, может быть, даже и попрохладнее. Там все-таки климат морской, влажный и постоянно дует
океанский бриз. А у нас климат континентальный.
Намек их я понял и осведомленность оценил. И только сейчас сообразил, что именно произошло. Я самонадеянно думал, что оставил Букашева далеко
позади, а на самом деле он на своем допотопном «Иле» прилетел сюда шестьдесят лет назад и, конечно, давным-давно умер. Но его отчет о встрече
со мной в Мюнхене и о задуманном мной путешествии был подшит к делу и учтен.

— Нет, странная и загадочная все-таки штука время.
Тут мне вспомнилось мое видение в космосе, и я подумал, что это была, конечно, всего-навсего галлюцинация.

Меня смущал еще портрет на фронтоне аэровокзала, уж очень напоминал он Букашева. Но, с другой стороны, и члены Юбилейного Пятиугольника мне тоже
кого-то напоминали.

Забегая вперед, скажу, что потом в Москве будущего я встречал много людей, очень похожих на встреченных в прошлом. Иногда настолько похожих, что я кидался к ним с распростертыми объятиями и каждый раз попадал, конечно, впросак. Как я понял впоследствии, набор внешних черт человека в природе, в общем-то, ограничен, только внутренняя суть личности
неповторима. Впрочем, и в прошлом, и в будущем, и в настоящем я встречал много людей очень даже повторимых.

Пока я так размышлял, мне было предложено пройти в здание аэровокзала, где меня (так сказал Коммуний Иванович) с нетерпением ждут мои читатели и почитатели.

Мы двинулись в путь. Между мной и Коммунием Ивановичем шла Искрина Романовна, слева от Коммуния Ивановича переваливалась, как утка, коротконогая и жирная Пропаганда Парамоновна, по правую руку от меня, расправив плечи, вышагивал Дзержин Гаврилович, а за ним шкандыбал, ударяя
одной ногою в бетон, и одновременно весь дергался, кособочился, тряс всклокоченной бороденкой и при этом как-то как бы гримасничал и подмигивал отец Звездоний
.
По дороге я спросил Коммуния Ивановича, почему он обращается ко мне не прямо, а через переводчицу.
— Разве, — спросил я, — мы говорим с вами не на одном и том же языке.
Он вежливо подождал перевод, потом объяснил, что хотя мы действительно пользуемся приблизительно одним и тем же словарным составом, каждый язык, как известно (мне это как раз не было известно), имеет не только словарное, но и идеологическое содержание, и переводчица для того и нужна, чтобы переводить разговор из одной идеологической системы в другую
.
— Впрочем, — добавил он тут же, если это вас смущает, давайте попробуем обойтись без перевода. Но в случае затруднений Искрина Романовна к вашим услугам.
— У вас есть еще какие-нибудь вопросы?
— Скажите, пожалуйста, — спросил я, ужасно волнуясь, — а какой политический строй существует сейчас в вашем государстве?

Смерчев переглянулся с остальными спутниками, остановился и, положив руку мне на плечо, торжественно сообщил:
— Никакого политического строя, Виталий Никитич, у нас не существует. Впервые в истории нашей страны и всего человечества у нас построено бесстроевое и бесклассовое коммунистическое общество.
— Что вы говорите! — всплеснул я руками. — Неужели вы построили самыйнастоящий коммунизм?
— Ну конечно же, самый настоящий, — подтвердил Смерчев.
— Не игрушечный же, — вставил свое слово Дзержин Гаврилович и посмотрел на меня как-то странно.
— Неужели, неужели, неужели это случилось? — бормотал я. — А я-то не верил! А я-то сомневался! И сколько я глупостей по этому поводу наговорил!
— Да уж наговорили, строго заметила Пропаганда Парамоновна.
— Ну, наговорил так наговорил, — защитил меня энергично Дзержин Гаврилович. — Это было давно, и, возможно, в те времена Виталий Никитич
находился под сильным посторонним влиянием.
Это утверждение меня удивило, и я возразил, что посторонних влияний я в прошлой жизни, в общем, более или менее избегал.

— Это мы знаем, — сказал Дзержин Гаврилович.
Вы, конечно, всегда отличались самостоятельностью суждений, но в жизни, знаете ли, встречаются люди, которые действуют на нас гипнотически. Вы можете относиться к такому человеку даже весьма иронически, но стоит ему сказать слово, и вы, проклиная самого себя, готовы нестись на край света.
- Даже в какую-нибудь такую дыру вроде Торонто! — весело подхватил Смерчев
.
Черт подери, подумал я, на что это они намекают? На то, что они променя все знают? Ну да, ну правильно, у них было времени достаточно, чтобы собрать на меня большое досье. Но зачем они перебирают это давно прошедшее прошлое и что хотят из него извлечь?

— Значит, вы говорите, — вернулся я к прерванной теме, — что коммунизм все — таки построен? А я, признаться, этого не ожидал и не предвидел. Дело в том, что по части передового мировоззрения я всегда был слабоват. У меня был ум такой, знаете, ненаучный, и по марксистской теории у меня всегда были очень плохие отметки. Но вы не думайте, я очень рад, что все получилось не так, как я думал. Слава Богу, что я ошибся.
— Кому слава? — удивленно переспросила Пропаганда Парамоновна
.
— Он сказал: «слава Богу», — повторила мои слова Искрина Романовна.
— А никакого Бога нет, — подскочил вдруг отец Звездоний и стукнул правой ногою в землю.
— А есть только ГЕННИАЛИССИМУС, который там, наверху, — Звездоний ткнул пальцем внебо, — не спит, работает, смотрит на нас и думает о нас. Слава
ГЕННИАЛИССИМУСУ, слава. ГЕННИАЛИССИМУСУ — забормотал он, как сумасшедший, и стал правой рукой производить какие-то странные движения. Вроде крестился, но как-то по — новому. Всей пятерней он тыкал себя по такой схеме: лоб левое колено правое плечо левое плечо правое колено лоб.
Все другие тоже остановились и тоже стали, повторяя те же движения, бормотать:
— «Слава ГЕННИАЛИССИМУСУ, слава ГЕННИАЛИССИМУСУ.
.
Я смотрел на них с удивлением и даже с некоторой опаской. Мне показалось, что все они, может быть, от жары слегка тронулись.
Виталий Никитич, услышал я озабоченный шепот. Вам тоже следует перезвездиться.
Это шептала мне переводчица. Я посмотрел на нее и ужимками показал, что звездиться не умею. Но, перехватив удивленный взгляд Пропаганды Парамоновны, я тоже как-то так подергал рукой, чем ее, видимо, удовлетворил не совсем.
Завершив этот странный и не очень понятный мне ритуал, все сразу успокоились, и мы пошли дальше
.
По дороге Коммуний Иванович разъяснил мне, что построение реального коммунизма стало практически возможным в результате Великой Августовской
коммунистической революции, подготовленной и осуществленной под личным руководством и при участии ГЕННИАЛИССИМУСА.
— Надеюсь, вы поняли, — сказал он, — что ГЕННИАЛИССИМУС — наш любимый, дорогой и единственный вождь.
— Да-да, сказал я. Я догадываюсь. Только я не очень понимаю, что означает это слово «ГЕННИАЛИССИМУС». — Что это, имя, фамилия, звание или должность?
— Это все вместе, сказал Смерчев. — Видите ли, у нас, комунян, у всех были имена, данные нам при рождении, а потом мы их заменили на те, которые
получили во время звездения, то есть звездные имена. Эти имена отражают направление основной деятельности каждого человека. А имя ГЕННИАЛИССИМУС возникло совершенно естественно

Дело в том, что ГЕННИАЛИССИМУС
является одновременно Генеральным секретарем нашей партии, имеет воинское звание
Генералиссимусу и, кроме того, отличается от других людей всесторонней такой гениальностью.

Учитывая все эти его звания и особенности, люди называли его «наш гениальный генеральный секретарь и генералиссимус».

Но, как известно, кроме прочих достоинств, наш вождь отличается еще исключительной скромностью. И он много раз просил нас всех называть его как-нибудь попроще, покороче и поскромнее. Ну и в конце концов привилось такое вот простое и естественное имя — ГЕННИАЛИССИМУС

Казалось, далеко ли было от места нашей встречи до аэровокзала, но на этом пути Смерчев рассказал, как и для чего была совершена Великая Августовская революция

От него я узнал, что ГЕННИАЛИССИМУС будучи еще только простым генералом госбезопасности, часто задумывался, почему так хорошо и научно разработанное построение коммунизма все-таки не удается. Многократно и самым тщательным
образом проработав все научные первоисточники и теоретические расчеты, он выявил ошибки, которые были совершены при строительстве коммунизма. Прежние руководители партии и государства, иногда вульгаризируя великое учение, пытались построить коммунизм без учета местных и общих условий. В свое время даже великий Ленин полагал, что коммунизм можно построить сразу на всей планете, произведя для этого мировую революцию. Затем было выдвинуто положение, что первую стадию коммунизма социализм можно построить и в одной отдельно взятой стране. Так и было сделано.

Однако переход от социализма к коммунизму оказался делом гораздо более сложным, чем казалось вначале. Все попытки построения в одной стране коммунизма оказались безуспешными.

Проанализировав эти попытки и революционно развивая теорию, будущий ГЕННИАЛИССИМУС уже тогда пришел к единственно правильному выводу, что корень неудач заключался в том, что прежние строители, руководствуясь вульгаризаторскими идеями, проявляли поспешность, не учитывали ни масштабов страны, ни неблагоприятных погодных условий, ни отсталости значительной части многонационального населения.

В конце концов будущий ГЕННИАЛИССИМУС
пришел к простому, но гениальному решению, что коммунизм можно и нужно для начала построить в одном отдельно взятом городе.

И это свершилось! В исторически сжатый период коммунизм построен в пределах Москвы, которая стала первой в мире отдельной коммунистической
республикой (сокращенно МОСКОРЕП).

Простите, — сказал я, я не совсем понял. Москва больше не входит в состав Советского Союза?

— Не только входит, но по-прежнему является его географической, исторической, культурной и духовной столицей, — гордо сообщил Смерчев. — Но наш любимый ГЕННИАЛИССИМУС со свойственной ему прозорливостью разработал теорию, по которой возможно мирное сосуществование двух общественных систем в пределах одного государства.

— Ага! обрадовался я тому, что начал кое-что понимать. — Это, значит, как в Китае. Они тоже в свое время разработали теорию двух систем. Видимо, я сказал что-то не то. Члены делегации как-то странно переглянулись.

— Ну зачем так говорить? — возразил отец Звездоний.
— Да, улыбнулась Пропаганда Парамоновна, — от вашего заявления попахивает метафизикой, гегельянством и кантианством
.
— Ну почему же, почему же? —  вмешался немедленно Дзержин Гаврилович. — Виталий Никитич высказывает только то, что думает. Правильно, Виталий Никитич?

— Да, конечно, правильно, быстро согласился я, благодарно посмотрев на Дзержина.

А что касается Китая, снисходительно сказал Смерчев, то сравнивать эту с грану с великим Советским Союзом, право, никак не стоит Китай включает в себя социалистические территории и такие зловредные очаги капиталистического разложения, как Гонконг, Тайвань и остров Хонсю.

В то время как Советский Союз, являясь в целом социалистическим континентом, имеет коммунистическую сердцевину, которая стала могучим и вдохновляющим примером для всех народов, еще пока этой стадии не достигших. Разница, согласитесь, принципиальная.

По мере нашего приближения к аэровокзалу я все пристальнее вглядывался в висевшие на фронтоне портреты и спросил Смерчева, кто этот человек,
похожий на Иисуса Христа.
— Как кто? — удивился Смерчев. Это и есть Иисус Христос. Но мы поклоняемся ему, — завертелся и стукнул ногой отец Звездоний, — не как какому-то там сыну Божьему, а как первому коммунисту, великому
предшественнику нашего ГЕННИАЛИССИМУСА о котором Христос правильно когда-то сказал:
--«Но идущий за мною сильнее меня!

Я совершенно точно знал, что эти слова принадлежали не Христу, а Иоанну Крестителю, но на всякий случай возражать не стал.

На кирпичной стене аэропорта я увидел старую, полустертую надпись:
«Внимание! Двери открываются автоматически!»
Но никаких дверей вовсе не оказалось, проем в стене был ничем не закрыт.

Смерчев приостановился, пропуская меня вперед. Я шагнул в проем, и тут сразу грянула музыка, и огромная толпа людей дружно стала размахивать красными флажками, транспарантами, портретами ГЕННИАЛИССИМУС и… я глазам своим не поверил… моими
.
Дзержин сразу выскочил вперед и плечом стал проламываться сквозь толпу, за ним, тоже отпихиваясь от народа, шел Смерчев, а за Смерчевым — я.
Лозунги на транспарантах были примерно такие:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГЕНИАЛИССИМУС!
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
МЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ!
НАША СИЛА В ПЯТИЕДИНСТВЕ!
СЛАВА КПГБ!
ПРЕДВАРИТЕЛЬНУЮ ЛИТЕРАТУРУ ВЫУЧИМ И ПЕРЕВЫУЧИМ!