Секретарша была монументальна: бронзовые волосы, оранжевое от курортного солнца лицо, блестящая, как новенький лимузин, курточка из красной лакированной кожи. Первичные посетители театральной дирекции принимали ее за отлитый из меди памятник музе театрального искусства — Мельпомене.
Казалось, воздух в приемной настоен на телефонном звоне. Краснокожая женщина разговаривала по двум аппаратам сразу, а два других в это время орали нетерпеливо и оглушительно. Физиономия секретарши, взятая в скобки телефонных трубок, была двулика. Одна половина улыбалась — разговор налево был приятен, другая половина сохраняла следы полной невозмутимости — беседа направо была официальной.
Неожиданно в дверях появился молодой человек. Отложив трубку в сторону, девушка взглянула в его веселое круглое лицо, и острый секретарский взгляд мгновенно распознал в посетителе начинающего драматурга.
— Здравствуйте, Флора Фауновна! — вежливо поклонился пришедший.
— Комедия? — спросила секретарша.
— Лирическая, но с познавательными моментами.
— Смешная?
— Знакомые смеялись.
— Веселые знакомые! — молвила секретарша. — Впрочем, репертуар переполнен.
— Я, видите ли, пришел уже за ответом, — сказал круглолицый автор. — Моя фамилия Жигарев.
— Ах да, — вспомнила краснокожая женщина, — вашу рукопись я передала товарищу Трембитову, как вы хотели… Он сейчас здесь, но занят.
— Ничего, — сказал Жигарев, — я подожду.
…В эту минуту рукопись лирической комедии лежала пред светлыми очами самого главрежа Трембитова.
— Вот, — произнес Трембитов, обращаясь к завлиту, — вот, друже, текстик по твоей части. Некто Жигарев. В трех актах. «Бумеранг» называется. Прочти и дай отзыв. Комедия! Да, кстати, ведь сегодня совещание молодых драматургов? Поедешь?
— Не уверен… Да и скучно там будет, — ответил завлит. — А по поводу данного текстика я могу отозваться. Хоть сейчас.
— Уже прочел?
— Стану я всякую зелень читать! — обиделся завлит, и вещие блики заиграли на стеклах его очков. — Итак, все известно: начинающий автор, следовательно, вещь незрела, недоношена, нетехнична… При чем тут, например, бумеранг? Орудие дикарей! Экзотическая палка о двух концах! Ходят слухи, что ежели ее с умом бросить, то она возвращается назад и легко прибирается к рукам. А где современность?! Актуальность?! Что такое бумеранг по сравнению с атомной гранатой? Так сказать, вперед — к доисторическому человеку! Нет, я — против. А решайте вы. Как сказал поэт: «Раз ты главреж, семь раз примерь, один — отрежь».
— Ну что ж, — устало согласился Трембитов, — для экспромта довольно бодренько. Я присоединяюсь к твоему мнению…
И, выдрав листок из именного блокнота, стал писать отзыв:
«Уважаемый товарищ! Ваша комедия „Бумеранг“ театру не подошла, несмотря на то, что наряду…»
В дверь постучали. На пороге кабинета появился молодой человек. Завлит взглянул в его веселое круглое лицо, и нехорошее предчувствие оседлало его театрально-критическую душу.
— Здравствуйте, — сказал вошедший, — моя фамилия Жигарев.
Главреж и завлит переглянулись.
— Очень рад! — заявил Трембитов, — а мы только что кончили разбор вашего произведения.
Круглолицый автор радостно улыбнулся.
— Понравилось?
— Как вам сказать… В общем ничего. Три акта. Но смеху маловато. Сюжетик примитивен. Нам не подошло. Надо, дорогой мой, больше читать, изучать классиков. Вы не смейтесь, товарищ Жигарев, я говорю вполне серьезно.
— Как вы можете говорить серьезно, товарищ Трембитов, — сказал автор, беря со стола свое детище, — когда бы моей комедии не читали?!
— То есть как? — опешил главреж. — Не только я, но и заведующий литературной частью…
— Никто ее не читал! Не могли вы ее читать! — И Жигарев раскрыл рукопись.
Кроме первого, титульного листа и перечня действующих лиц, все остальные страницы представляли собою невспаханную пером бумажную целину.
Жигарев, улыбаясь, наблюдал растерянно-изумленные физиономии главрежа и завлита.
— Смеха действительно маловато, — сказал он, захлопывая папку. — И сюжет этой истории примитивен — моя комедия побывала у вас однажды. Вы, товарищ Трембитов, дали ей отрицательную оценку. По вашему отзыву я догадался, что вы моей вещи не читали. Тогда я и придумал «Бумеранг».
— Вот это здорово! — хором вскричали театральные деятели. — Вы талант! Самородок!
— У вас есть это самое, — воскликнул главреж, — которое… Ну, вообще… как его… да, дарование! Приносите, дорогой мой автор, свои вещи. Читать будем! Обсуждать будем! Ставить будем! Я рад, что мы с вами познакомились поближе!
— Я тоже рад! — сознался автор.
Лакированная секретарша едва не лишилась чувств, когда увидела, что главреж распахнул двери своего кабинета перед молодым драматургом.
— Флора Фауновна, — великолепным басом произнес главный режиссер. — Когда бы мой друг… э-э… данный автор не пришел ко мне — пускать без всяких докладов.
Завлит, подхалимски поблескивая очками, бежал сбоку и хихикал.
— Ну, дорогой мой, ну, дорогой мой Жигарев, эта очаровательная шутка останется между нами, не правда ли?
Когда в вестибюле отгрохотали жигаревские шаги, главреж вежливо сказал хранительнице своего покоя:
— Флора Фауновна! Имейте в виду, моя прелесть, если сюда еще раз прорвется кто-нибудь из начинающих…
— Клянусь, — отвечала секретарша, положив руку на телефонную трубку, — если и прорвется, то только через мой труп!
Вернулся завлит. Он был измучен, даже стекла его очков вспотели, стали сизыми и походили на два нуля.
— Обнародует или не обнародует? — шептал завлит, все еще по инерции продолжая приятно улыбаться. — Обнародует или не обнародует? Хорошо бы позвонить Маскарадову и Корневильскому-Колоколову, предупредить насчет коварства…
— Нет уж, уволь, — злорадно проговорил Трембитов, — пускай они на своей шкуре испытают! Куда же ты, друже?
— Через пять минут начнется совещание молодых драматургов, — сказал завлит, влезая в плащ. — Мне пора.
— Что значит — тебе пора! — обиженно возразил Трембитов. — Подожди, я возьму трость.
— Да, — спохватился завлит, — совсем забыл! Флора Фауновна, дайте мне те пьесы, которые я вам вчера передал для возврата авторам. Я там где-то позабыл один важный листок.
— Может, я его найду? — недогадливо предложила Флора Фауновна.
— Боюсь, — лукаво произнес Трембитов, — что это он сможет сделать только лично.
Через минуту в приемной среди путаницы телефонного трезвона осталась одна краснокожая секретарша. Лакированная курточка придавала ее фигуре обтекаемую форму: вблизи она походила на свежевычищенный ботинок, а издали напоминала бронзовый памятник на могиле музы театра — Мельпомены.