Если мы тогда направим наше душевное рассмотрение на этот мир, мы, конечно, не найдем ничего
из того, что мы знаем теперь о Мистерии Голгофы. Но мы найдем то бесконечное углубление жизни мысли, которое показывает нам, что здесь произошло нечто в ходе
развития Человечества, что захватило глубочайшую внутреннюю сущность душ на физическом плане. Что бы мы ни предполагали, такой, как тогда, мысль не была никогда,
ни у одного народа, ни в каком веке! Следовательно, каким бы неверующим не был кто-либо, как бы он не желал ничего не знать о Мистерии Голгофы, одно должен он признать, что на том острове, который мы теперь очертили, живет углубленность мысли, которой никогда раньше не было. Но теперь, когда переносишься в этот мир мысли
и за ним имеешь ясновидческое состояние души, тогда чувствуешь себя вполне устойчивым в этом своеобразии мысли. Теперь говоришь себе: «Да, такой, как она расцвела,
эта мысль, как идея у Платона или других, как она перешла в тот мир, которому мы пытались создать границы, эта мысль есть нечто, что делает душу свободной, что ее захватывает и приводит, так сказать, к более высокому воззрению на самое себя». Так что она может сказать: «Что ты вообще можешь постигнуть во внешнем мире и в духовном мире, это ставит тебя в зависимость от этих миров, в мысли ты схватываешь нечто, что живет в тебе, что ты можешь полностью проникнуть собой. Ты можешь
удалиться из внешнего физического мира, можешь стать неверующим по отношению к духовному миру, можешь не давать проникнуть в себя физическим впечатлениям;
с мыслью ты можешь жить в себе самом. Ты как бы захватываешь свою собственную сущность в твоей мысли!» Это можно понять. Но затем наступает — и иначе не может
быть, когда с ясновидческим состоянием души погружаешься в это море мысли, — чувство изолированности мыслей, чувство, что мысль, именно только мысль, чувство,
что мысль живет, прежде всего, только в душе и в ней самой нельзя найти силу вступить в мир, в котором можно найти первопричину и того, чем мы сами являемся.