— …Cейчас мы играем в молодежь… — произнес мой знакомый.
Мы сидели в баре в Берлине. До того были на концерте американской женской панк-группы в знаменитом White Trash Fast Food.
— В каком смысле «играем»? — насторожилась я. — Я ни во что не играю. Это моя жизнь. А ты что делаешь обычно? Ходишь в оперу? Это достаточно по-взрослому?
Люди считают, что возраст что-то меняет. Отчасти они, разумеется, правы. Ты меняешься внешне. У тебя появляется опыт. Возникает ответственность за других. Но разве это значит, что ты должен при этом терять себя?
— …И одевается он странно для его возраста, — говорила приятельница о нашем общем друге. — Все эти цепи и браслеты. Это инфантильно.
— Погоди! — удивилась я. — Ты серьезно? А что надо считать не инфантильным? Бежевое двубортное пальто с бобровым воротником? Или куртку Jack Wolfskin?
Знаки. Тебе сорок/пятьдесят/шестьдесят — и уже нельзя ходить в клубы, надевать футболки с Мерилином Мэнсоном и загорать голым.
Потому что.
Еще недавно считалось, что девушка в тридцать не должна носить короткую юбку — смешно, мол, в такие годы «молодиться».
Мы все боимся возраста. Боимся, что будем выглядеть смешными в нелепой попытке удержать за волосы уходящую молодость.
Конечно, многие люди довольно рано теряют энергию. У них вроде как слишком много забот, чтобы оставалось желание наслаждаться жизнью. На самом деле они просто теряют ко всему интерес. И обвиняют тех, кто не утрачивает талант получать удовольствие, в инфантильности.
Хотя в инфантильности нет ничего плохого. Эта так называемая инфантильность никак не мешает добиваться успеха. Не мешает рожать и воспитывать детей. Думать о ближних, в конце концов.
Просто большинство принимает такие правила, по которым с возрастом ты должен становиться серьезным и унылым.
В «Птюч», самый знаменитый рейв-клуб 90-х, меня привел отец, поэт Игорь Холин. Ему тогда было за семьдесят. Не то чтобы он там зависал, но его друзья открыли это место. Несколько раз он был там на вечеринках.
— Ты ведешь себя как ребенок, — сказал мне один знакомый. — Все время чего-то хочешь. То пить, то есть, то в туалет.
Я его вообще не поняла. А что надо делать, если, правда, по очереди хочешь есть, пить или в туалет? По некой причине терпеть? Но зачем? Зачем терпеть, если можно не терпеть?
Многим кажется, что взросление — это насилие над собой. Ты не хочешь — ты должен. И, конечно, должен не себе. Делать что-то ради себя стыдно в нашей культуре антиэгоизма.
Но почему, например, я виновата, если люди по жизни делают то, что им не нравится?
Возможно, это они «инфантильны», так как не могут набраться мужества и принять такое решение, которое сделает их жизнь лучше.
И в Москве, и в Берлине, и в Барселоне я вижу в ночных клубах или на концертах людей всех возрастов. Хоть шестидесяти лет. Хочется человеку танцевать — он танцует. И ему не кажется, что танцевать в шестьдесят нечто кроме вальса — смешно. Зачем ему вальс, если он вырос на рок-н-ролле?
Даже если большинство ровесников киснет дома перед телевизором, это еще не значит, что надо стесняться себя, собственных желаний и вкусов.
Возраст уже давно ничего не значит. Такие женщины, как Вивьен Вествуд или Патришиа Филдс, в семьдесят лет носят короткие юбки — и плевать они хотели на то, что скажут об их ногах. Вествуд не боится даже сниматься голой. Все, что обыватели думают о них, — это ничтожные условности.
Возраст — наказание для человека, которому смертельно скучно с самим собой.
Знаете, все эти жалкие воспоминания из серии «когда мы сидели на лавке и пили дешевый портвейн и хохотали до хрипоты». Я знаю миллионеров, которые однажды собрались в том самом сквере, где сидели в молодости, купили убогое пойло, хлеб и колбасу и воспроизвели день своей молодости.
Они рассказывали об этом с упоением, а я с трудом держала лицо. У этих людей есть все, а им совершенно неинтересно жить. На том месте, которым они получали радость, — хроническая мозоль. Хотя, если бы у них не было денег, они были бы такими же «взрослыми» — только бедными.
Я однажды ввалилась на встречу с приятелем, очень богатым, и с ходу стала вопить, что купила новый велосипед, и это здорово, и я счастлива. Он меня совсем не понял.
— Ну, я понимаю, если бы ты машину купила… — промямлил он.
Я уставилась на него с недоумением. Не в деньгах вопрос. А в том, что мне вообще не нужен велосипед, если я не буду счастлива от его покупки.
В жизни нет ничего заурядного. Если смотреть из правильного угла. Тридцатая новая сумка — это все равно счастье. Я раз двадцать пять была в Берлине, но ощущения, когда самолет садится над крышами города и вот-вот приземлится в Тегеле, те же самые, что впервые. Я не делаю то, что не приносит мне удовольствия. По крайней мере тогда, когда трачу на это деньги.
Возможно, это можно назвать инфантильным. Но я точно ни во что не играю. Моя жизнь — настоящая. И мне все равно, сколько мне лет. В том смысле, что я никогда не скажу «в душе мне восемнадцать». Потому что мне тридцать девять. В тридцать девять я люблю клубы, люблю выпить и зажечь, люблю короткие юбки и безумные импульсивные решения. Потому что я такой человек.
И никогда не стану другой в угоду бессмысленным страхам.