У запотевшего стекла перед оранжереей
остановился я, как вкопанный:
она была закрыта,
на ее стеклах таяли снежинки,
но средь листьев, легко покачивающихся,
как веера живые,
один вслед за другим
повсюду там внутри,
я вдруг увидел девичье лицо.
У самой тьмы не столь черная кожа.
С ее лица сверкали только зубы,
белеющие на пути улыбки.
Спросил я, кто она
и оказалась как
средь душной полутьмы оранжереи,
среди листьев, легко покачивающихся
один вслед за другим повсюду там внутри.
Она взглянула на меня глазами
с белками золочеными,
вокруг шеи
ползло серебряное ожерелье.
Наверное, она меня не слышит,
и я стучу в стекло костяшками руки.
Она медленно встала
и ладонью своею бледно-розовой
отерла запотевшее стекло.
Я никогда не бодрствовал больше,
чем в те минуты.
Это только сони, что ночью борются
с немыми привиденьями,
проснувшись,
хотят, чтоб сон не отступил назад
в просторы черные
минувшей ночи,
пытаясь возвратить ее обратно
на сонные ресницы.
Склонился быстро я к ее руке,
ведь бодрствовал я.
Но за стеклянной мутью никого не было.