В начале этого лета в мой кабинет пришла женщина. У нее были рабочие руки и несимметричное, худое и некрасивое лицо. А на лице — удивительные фиолетовые глаза. Казалось, что внутри ее головы горит холодный огонь.
— Есть люди и даже, наверное, семьи, которые пришли и находятся в этом мире для его украшения, усовершенствования, — сказала она мне. — Кто-то пишет музыку, как семья Бахов, кто-то — потомственные ученые или изобретатели, изучают мир, открывают тайны природы, создают нечто для улучшения жизни всех. На ком-то — на семьях земледельцев, торговцев врачей, рабочих у станков — просто все держится. Если представить себе, что мир совершенен в своей гармоничности, и все в нем для чего-то нужны, то моя семья, вероятно, является чем-то вроде предупреждающего знака или вешки на болоте: сюда не ходи, здесь опасно! Мой отец был рабочим, токарем. Его предприятие закрылось в перестройку, и он (и до того, конечно, не трезвенник) начал стремительно спиваться. Я его плохо помню — только запах и какие-то крики, когда он бросался на маму с ножом или табуреткой, а брат кидался между ними. Потом отец умер, а мама стала… даже не шлюхой, ведь шлюхи зарабатывают своим ремеслом себе на жизнь… Так, дилетанткой — когда покормят, денег деткам на молочко дадут, а когда и в морду. Настоящей проституткой стала, когда выросла, моя младшая сестра — она сейчас в содержанках у одного женатого кавказца, правда, он очень ревнивый и грозит ее зарезать, если что, а она слаба на передок, так что боюсь я за нее, но что ж я могу? Мой старший брат стал наркоманом и умер от передоза десять лет назад. Мне самой еще в школе нравились хулиганы, я за такого и замуж вышла, и дочку от него родила. Теперь он в тюрьме сидит, за убийство, не скоро еще выйдет…

Я слушала, не скрывая своего удивления. С такой биографией ей все-таки как-то удалось получить образование?
— Кто вы по специальности? Кем работаете? Сколько лет вашей дочери и каков сейчас состав семьи?
— Никакой специальности у меня нет, я школу бросила после десятого класса, через два года — замуж… Работала в разных местах. Сейчас лепешки пеку.
— Лепешки? — улыбнулась я.
— Ну да, в тандыре, это печь такая. Сожителю помогаю, у него три точки: две на вокзалах, одна у Кубанского рынка. Каракалпак он, из Муйнака. Готов даже и жениться на мне, чтобы прописку питерскую получить, но мне кажется, что у него на родине уже есть какая-никакая семья. Хотя ко мне и дочке он хорошо относится, грех жаловаться, да и сравнить есть с чем. Говорил: роди мне сына. Я ответила: обойдешься. А как? Хорошо, если его линия перебьет. А если моя? Еще одна вешка для предупреждения окружающих? Кто ж станет для такой судьбы ребенка рожать? Это он мне велел к вам сходить…
— Сожитель-каракалпак велел вам сходить к психологу?!
— Ну нет, не так конечно. Он просто сказал: Марина, все у нас хорошо, а мира у тебя в душе нет. У тебя же дочь растет, какой ей от тебя пример? Почему так? Что у вас тут с этим делают? Сходила бы ты в церковь вашу или еще куда. В церковь мне чего-то не захотелось. Вспомнила, как в три года дочка истерики закатывала и головой билась, невропатолог к вам послала. Тогда помогло, и вот…
— Марина, а почему вы бросили школу? Что-то мне трудно поверить, что не справлялись с программой…
— Да достали все, ведь у меня такая семья и с хулиганами водилась. Чего ждали, то и получите. Училась я плохо, точнее, неровно, потому что прогуливала, но однажды, в девятом классе поспорила с одной отличницей, что могу на все пятерки, не хуже ее учиться…
— И?
— Да вот… Я принесла, потому что знала: вы так-то не поверите…
Я взяла в руки слегка пожелтевший табель. Там в столбик стояли круглые, улыбающиеся пятерки. Фамилия, год — все совпадало. И это ведь на фоне предыдущих лакун в знаниях и абсолютно без всякой поддержки, на чистом упрямстве!
— Читать я тогда любила, — сказала Марина. — Но не про выдуманных людей, а про настоящих, которые в самом деле на свете жили. Всю серию ЖЗЛ от корки до корки прочитала, в школьной библиотеке она была — в углу за полками сидела, а библиотекарша меня покрывала, даже когда я уроки прогуливала. Домой книжки боялась брать: материны сожители заблюют, брат утащит и продаст, или сестренка подожжет — она в детстве пироманила помаленьку, да и сейчас все свечами уставляет, но ее кавказцу нравится…

Кульбит судьбы: в семье «вешек» родилась девочка с чрезвычайно высоким интеллектом, которому все, кроме тихой школьной библиотекарши, просто отказывали в существовании. Неудивительно, что сейчас в душе Марины нет мира.
— Вы знаете, Марина, а ведь ваш гражданский муж был прав! — с фальшивым воодушевлением воскликнула я. — Вам действительно не помешает как следует разобраться со своим детством и юностью. Это даст вам возможность принять настоящее и двигаться дальше. Может быть, все-таки образование… Курс аналитической психотерапии… сейчас я напишу вам координаты центра…
— Да бросьте вы! — пожала плечами женщина. — Вы же знаете, что я никуда обращаться не стану. Мне тридцать пять лет, мой поезд ушел — что я, от тандыра в университет пойду? Я за дочку только… Она-то ни одной книги и в руки не берет… Тут слышала случайно, говорит кому-то: у меня отец за убийство сидит, и сама я круче вареного яйца… Дура, что взять… Но можно ли ей вот это все наше не передать? Кроме меня — кто же?
— Ну, давайте вы походите ко мне…
— Не стоит… Но вы, может, направление какое обозначите? А дальше я уж сама…
Слишком, слишком умна, сильна и независима. Ни к кому не пойдет. Что мне остается? Она любила читать…
— Прочтите ранние, еще дореволюционные повести Вересаева. Там тоже как бы судьба людям дорогу прописывала (весь уклад был обречен и это всеми чувствовалось), а они с этим взаимодействовали. Впечатляет.
— Хорошо, прочту. Еще? Еще?
Боже мой, бывает же не только физиологический голод… Ей не нужны хеппи-энды и романы-инициации. Они только причинят боль. Если бы я заранее подготовилась, я бы, конечно, могла… А сейчас? Она же больше не придет… Мой взгляд заметался по полкам и случайно наткнулся на толстый альбом с марокканскими картинами Зинаиды Серебряковой — повторюсь, я ничего не понимаю в искусстве, и этот альбом появился у меня фактически случайно, благодаря знакомствам и дружбе на «Снобе».
—Смотрите, Марина! — сказала я. — Вот эти люди. Чем-то похожие на вашего мужа и его соплеменников. Разноцветная кожа, белые стены и розовое солнце. Я была в Муйнаке…
— Он говорит, что там до сих пор всем снится ушедшее сорок лет назад море*. Люди ложатся спать в домах, стоящих посреди пустыни, и видят во сне шторма, белую пену прибоя, чаек и белые пароходы. Он говорит: я был совсем малышом, но даже твое имя напоминает мне о морской волне… Боже, какие красивые люди на этих картинах… У них лица…
— Да, да, это живые люди, именно как вы любите, увиденные и запечатленные Серебряковой на улицах Марракеша. Смотрите, вот продавец лепешек…
— Да-да, именно такие лепешки! — Я впервые услышала смех Марины. — Какие чудесные глаза из-под чадры у этой женщины… Они просто живут…
— Да. А дочь Зинаиды Екатерина Серебрякова посвятила всю свою жизнь творчеству матери, не имела своей семьи и детей и, кажется, так и не поняла, что сама была очень талантливой художницей. Ей сейчас сто лет, и она живет в Париже. Видите, это она подписала мне этот альбом…
— Сто лет?! Сама подписала?.. А вы теперь показываете этот альбом мне, и я приду домой и расскажу об этом людям, похожим на героев картин ее матери…
— Да. Марина, вы видите мир поразительно целым. Это редкий дар. Постарайтесь именно его передать дочери или, по крайней мере, покажите, как это бывает.
— Я постараюсь… Эти люди на картинах, и вся эта история… Марокко — Париж — Муйнак — Питер… Они как лекарство для меня, я вдруг почувствовала себя живой…

* Муйнак — город в Узбекистане, который когда-то стоял на берегу Аральского моря. Сейчас море находится приблизительно в 130 км от него.