А я с любовницей уеду из Москвы
в осенний рай увядших роз на электричке —
и вереницу бесприданниц по привычке
беспечно вычеркну из памяти, увы…
Я растоплю камин демидовский и печь,
чтоб жар пошёл и отогрел ночную дачу,
а небо станет литься в мир мой наудачу
и по разбитым стёклам болью скрипки течь.
В саду под яблоней железная кровать
скрипит, как будто осень спит на ней блаженно,
прижав к щеке пустую банку из-под джема, —
и ей любовь свою не нужно воровать…
А я сюда приеду с женщиной тайком,
и только сторож — хитрый чёрт! — при свете спичек
заметит символ адюльтера — красный лифчик
на мокрой форточке и «цокнет» языком…
Клубничной ложью суть любовницы моей
изнежу сладко по законам Голливуда,
но роль сошедшего с ума играть не буду,
как позабывший текст на сцене лицедей.
Минуты близости не связаны с вином
и милой дерзостью под пеной взбитых сливок —
мужчина с женщиной тогда красив и пылок,
когда он искренен в желании своём.
А за окном оркестр осеннего дождя
гремит по крыше с оцинкованным железом —
под эту музыку совсем не бесполезно
любить, в искусстве этом далеко зайдя…
Всё позабыто! И семья — лишь пустоцвет,
где, мучаясь, живут чужие люди в паре,
но если сердцу больно быть в таком кошмаре,
то лучшего лекарства, чем измена — нет…
В саду на чёрных ветках истина давно
нам знаки шлёт, роняя листья, — и, похоже,
моя возлюбленная мне сейчас поможет
пить полугрустно полусладкое вино.
Часы с кукушкой кукарекают — едва
успеть одеться бы, надеясь так наивно,
что эта жизнь сошла с ума наполовину,
сняв с наслаждения иллюзий кружева…
Залает где-то рядом пёс в ночную муть —
и, как преступники, на станцию поспешно
мы побежим налево от судьбы кромешной,
не зная — встретимся ли здесь когда-нибудь…
Тоской казанской встретит нас пустой вокзал —
и мы друг друга бросим наконец, взаимно
скрывая тайну этой осени интимной…
Я закурю сейчас. Я всё вам рассказал.