Всякому случается столкнуться с будто бы знакомым. И не помнишь как звать, где видел, в школе или в армии, а чётко чуешь главное — был он тебе неприятен, или наоборот — симпатичен. Так вот, эта самая собака когда-то на минуту вызвала Севкино уважение.

Пёс понял, как посмотрел на него человек. Не мазнул взглядом скучного слабого любопытства, а уставился серьёзно, именно на него. О нём, Пепле, думают эти глаза, решают что-то главное. И правда, Севка думал о собаке, не словами, а досадным чувством, которое зудит в животе, когда, бывает, делаешь заведомую глупость. Ведь герой пёс, и такого молодца на живодёрню? Неужто с него взять нечего, кроме как шкуру на тапочки и мясо на мыло? Даже бесхозяйственно. Чего-то тут наше начальство недодумало. Шугануть его, штоль, отсюда? Всё равно другие поймают. Да и дело наше маленькое, велено — исполняй.

И Севка пригнулся немного, приятельски посвистел псу, протянул ему руку.

Пепел оцепенел, лапы не слушались его. Сразу весь потянулся он к человеку, но не мог сдвинуться. Наконец-то ты пришёл за мной, я ждал так долго. Сразу узнал я тебя, ты — мой Хозяин…

От человека прекрасно пахло лесом, собаками, сосновым дымком. Он постоянный, не улетит завтра. Вот у него повозка, лошадка, где-то близко дом, там нужен сторож и защитник.

Любовь мгновенная и полная, что сохранилась лишь у детей и собак, заполнила Пепла целиком, не оставив и пузырька пустоты. Вся кровь в нём праздновала.

Нелепая поза собаки, разъезжаюшиеся как на льду лапы, свёрнутая на бок ошеломлённая морда, рассмешили Севку:

— Задумался, приятель? Некогда тут, давай сюда!

Пёс подпрыгнул на месте и помчался к Хозяину, тихо повизгивая. Нет, не колбаса, — суровая ласка твоя, руки… Признай меня. И вечную власть твою надо мной. Вот оно, долгожданное прикосновение всесильной руки — печать, договор дружбы до смертной минуты…

Как же это? Ремённая петля стиснула горло. Его вздёрнули, как на виселицу, закинули в фургон, и крышка захлопнулась.

Тут было с полдюжины разномастных собак, которые все чуяли, чем пахнет дело. Визжали, царапали доски, метались из угла в угол, ища лазейку. Они не знали, в чём их вина, но каялись, вымаливали прощение, клялись, что больше не будут. Один Пепел лежал молча, как упал, вдоль фургона, хвостом к лошади. Он был недвижим, словно мороженая туша на кухонном столе столовки, даже кончики ушей и хвоста не вздрагивали, когда встряхивало на ходу повозку. Но в глубине его существа, в самой сути Пепла шло движение грозное. Сползали с места горы, одною волной утекали моря. Он пересматривал основы, нажитые всем родом собачьим за тысячу веков. Ну спасибо, дорогой Хозяин, открыл мне глаза. Всю жизнь думал — просто не везёт. Попался человек, недостойный моего служения. Другой, третий… А может, любой? Кому я должен служить? На дружбу человек отвечает предательством, на преданность — забвением, на доверие — коварством. Твоё право, садани ногой по рёбрам, подползу, сапог лизну. Так вот, хватит, квиты, был верный пёс, а больше он вам не слуга.

Остановилась повозка, примолкли собаки в хрупкой надежде. Послышалось за стенкой сюсюканье, затем визг очередной жертвы.

Уприте саблю в пол с небольшим наклоном, сгибайте её, сильнее, почти до слома, и разом отпустите. Вот так вылетел Пепел, когда на миг приоткрылась крышка для новой собаки. Налету он черкнул клыком по голове обожаемого Хозяина, оставив ему добрую отметину от глаза до шеи. Приземлился, сделал громадный прыжок в сторону, но не пустился наутёк. Убегать было не от кого. Севка, зажав лицо руками, катился по земле, поливая асфальт своей священной хозяйской кровью. Ему показалось, что он лишился глаза.

Пепел рявкнул пленникам, они кое-как выкарабкались из фургона и помчались за своим спасителем. Он вёл их задворками, парками, избегая улиц, на которых видел издали знакомые уже фургоны, сманивая по дороге всех встречных собак. Многие присоединялись сами, увидав плотно бегущую стаю, других надо было куснуть, чтоб не отставали, две-три не послушались и тут же угодили в фургон.

Куда бежать — раздумывать нечего. В одну сторону море, в другую — горы. Пересечь парками людные места, и вверх — подальше от домов, дорог, запаха человечьего. Несколько часов утомительного бега — и вся стая достигла заповедника. На этот раз смерть не сцапала их.

Первый день они были сыты пережитым страхом и избавлением, но, переночевав кое-как на сучках и колючках, почувствовали укус голода. А столовок тут не было, здесь пищу берут с бою, а эти нахлебники и бездельники не умели даже найти воду. Их постыдные попытки охотиться по голодному собачьему уставу — каждый за себя и все против всех, не могли испугать даже зайца, который на открытой поляне ушёл от них играючи, а в кустах под землю провалился.

И многие заскулили, затосковали по жилью. Но Пеплу обратной дороги не было. Да, он тоже хотел пить и есть, а главное — угорел от потока новых незнакомых запахов. Он мог запомнить их тысячи, но чтобы память приняла запах на хранение, он должен быть назван, объяснён, связан с пищей, опасностью, обликом вот этого зверя, птицы, дерева. Здесь же они обступили его тесно, кричали разом на неизвестном языке и все страшили. Тут, чтобы не сдохнуть, надо учиться жить заново, как слепому щенку. А кто тебя научит волчьей хватке? Пепел был когда-то волком, но так давно, что лишь на самом дне инстинкта, в темноте мелькали искорки забытых навыков. Охотиться стаей, это он помнил, в одиночку пропадёшь. Но попробуй сбить порядочную стаю из этой никчемной шпаны.

Вот полюбуйся, они все уже ощерились и грызутся между собой из-за каждого пустяка или вовсе без причины. Им больше подходит не зверя свалить, а вырвать кусок друг у друга. Так мелкоте ни крошки не достанется, слабые пропадут, а маленьким собакам тоже жить надо. Да и от маленького Тява больше пользы, чем от наглого злобного Ворона, чёрного масластого кобеля. Кто стаю напоил? Малыш Тяв учуял-таки воду, нашёл родник и бочажок в орешнике на дне оврага, явился с необлизанной, в крупных каплях, мордой, потыкался ею в Пепла и повёл, показал.

Только на третий день, уже озлобленные до отчаяния, они ухитрились нажраться. И то первой их жертвой была заблудившаяся коза кого-то из сотрудников — существо меланхоличное и глубоко штатское. Позорно долго они кидались на неё со всех сторон без всякого толка, всю ободрали мелкими укусами, а многие ещё отведали её рогов. А уж лаю было, визгу! Небось, в городе слышно.

Пепел пока смотрел только и думал.

Кончилось истязание лишь тогда, когда самой козе надоела эта возня, а может, и вся её долгая безрадостная жизнь, и сама она легла, подставив горло Ворону. А этому победителю и кусок урвать некогда было, он только отгонял свирепо собратьев своих от козы. Добычи хватало на всех с избытком, но Ворон не соображал, вздыбился, как чёрная щётка уличного чистильщика, и кусал не шутя. Вон кто-то уже отлетел с визгом и зализывается.

Тут нужен был вожак, и Пеплу пришлось вступить в должность. Он подошёл неторопливо, намереваясь якобы заняться козой. Ворон бросился на него с разинутой пастью и, конечно, промазал, щёлкнул попусту зубами в воздухе, потому что Пепел ждал и увернулся. Он даже успел чувствительно куснуть чёрную ляжку. Ворон зашёлся от ярости, кинулся в бой решительно — не испугать, а убить. Но Пепел уклонился от честной драки, отпрыгнул. Может, он был не сильнее Ворона, но умней, спокойней. В таком деле, сосед, одной злобы мало и силы мало, надо ещё быть правым. Злоба и жадность тянули кобеля в разные стороны. Надо Пепла убить и надо всё мясо сохранить для себя. А Пепел занимался только Вороном и отводил его от козы. Ну прыгай на меня, бей! И уклонялся. А когда Ворон оборачивался к козе, в тот же миг нападал сам. Через минуту они танцевали на краю поляны, а стая, хоть и огрызаясь, но вместе рвала козу. Ворон понял, какую шутку с ним сыграли, поостыл, но, ещё похрипывая, стал с опаской отходить. Его не преследовали, собратья сами потеснились, давая ему место за трапезой, и он стал поспешно набивать брюхо мясом.

Пепел насыщался последним, с младшими, но мяса было много. Какая-то важнейшая, спасительная догадка крутилась возле его головы, не давалась пока, но была близко. Запомни, как было сейчас, запомни. Ты оттянул Ворона, а другие смогли поесть и тебе оставили…

Если уцелела бы в заповеднике хоть одна пара волков, они не потерпели бы собак в своих владениях. Но от волков и запаха тут не осталось. И собаки стали хозяевать по-своему. Конечно, они много уступали волкам в силе, выносливости, охотничьей сноровке. Оленя им было не загнать, куда там! Разве могли они голодать неделями, не теряя силы, без сна и отдыха сутками преследовать жертву? Разве знали они так повадки множества зверей, кто где прячется, кого как взять, на кого сзади прыгнуть, на кого сбоку?

Но было у них и преимущество немалое — они знали повадки человека. Капканы, приманки их не обманывали: довольно было Пеплу один раз увидеть открыто положенное мясо и дохлую ворону рядом. Они не боялись автомобиля, горящих фар, понимали значение тёмных и освещенных окон: дома враг или где-то в городе. А сгубившая волков людская хитрость — верёвочный загон с кумачёвыми лоскутками — на собак никакого впечатления не производила, помочиться бы им на ваши красные флажки.

В промежутках между наездами гостей, когда в заповеднике действовал практически один Севка, слабенький, бесполезный в охоте Тяв вечно ошивался возле его дома и видел, вышел ли Севка с ружьём, в какую сторону двинулся. И в ту сторону он стаю не пускал, тявкая на Пепла.

А самое главное — они умели учиться. Со временем Пепел, где клыком, где подачкой, сумел-таки сколотить стаю. И пустил в дело своё великое открытие, сверкнувшее ему при первой драке с Вороном.

Открытие это состояло в том, что надо было поделить работу, чего волки никогда не умели.

Неуклюжий кабан-секач, например, бегством от волчьей стаи не спасался, удирал до первой ямы под вывернутым корнем или до буреломного завала, чтоб зад спрятать, и встречал натиск мордой. Она становилась огромной, на диво поворотливой, с надёжными саблями клыков, подвернись — всё брюхо распорет. Волки атаковали упорно и отважно, но не всегда успешно. Холку им было не прокусить — три вершка сала, уязвимые места закрыты, а морда разила неутомимо. Случалось, бандиты и снимали осаду, потеряв парочку своих и унося рваные раны.

Однажды на рассвете, рыская в поисках еды, собаки заметили под кустами семью кабанов. С громким лаем — Пепел тогда ещё не успел отучить их от этого — стая кинулась за мясом. Кабаны пустились наутёк, пока собаки не приблизились. Тогда замыкающий цепочку бегущих секач остановился в подходящем месте и приготовился встретить.

Собаки приняли его за большую, сильную, но всего только свинью, и ошибались. Он посчитал собак — мелкими, шумными, пёстрыми, но волками. И тоже ошибался. Им было не справиться, откажись он от оборонной тактики. Но он соблюдал свой закон. А враги его были изгои, отщепенцы, вне закона и правил. Волки в таких случаях от близкой поживы уйти не могли, наседали часами, пока на своих боках не убеждались, что дело пустое. Семья тем временем уходила далеко, кабаниха уводила малышей в безопасное место. А Пепел быстро понял, как быть. Стая, взяв в полукольцо секача, громким лаем разжигала свой боевой азарт перед дружным броском. Но пока держалась на безопасное линии. Вот так и оставайтесь. Знакомиться с этими огромными клыками не стоит. Кабан ни с места — и вы ни с места. А вот ты, ты, и ты, Ворон, за мной! Без вожака они в драку не бросятся, пусть там погавкают часок, а мы — за мясом.

И скоро догнали кабаниху с её полудюжиной маленьких, ещё полосатых кабанят. Пытаются под кустами уйти. Разделить их! Опять знакомый способ: кабаниха погнала поросят, сама встретила, заняла оборону. Теперь, известное дело, вы с Вороном побрешите на неё для страху, а мы — за мясом. Пепел с другим псом, старым Овчаром, в минуту передушили всю шестёрку поросят. Ворон, ко мне! Добычу в зубы и бежать. Пришлось задать Ворону трёпку, короткую и жестокую: чуть всё дело не испортил, вздумал разделывать кабанчика. Нет, брат, запомни, обедать только в своём логове, только всей стаей. Всё, что добудем, — туда.

Промчались мимо секача, сняли осаду, увели остальных собак.

У волков ещё была кое-какая, хоть и волчья, но нравственность. Совсем мелкоту молочную они не загрызали. Силён инстинкт родительский, чем и объясняются удивительные Маугли, находимые в лесах, да и природа обязывала хозяйски относиться к своему лесу, кормильцу. Расти, мелкота, через год-другой будет нам мясо. А для Пепла и этот лес не был своим: для отверженных — всё чужое. Жалко маленьких? А фургон помнишь? Хозяин и крохотных щенков тоже туда кидал. Косулька тонюсенькая, оленёнок? Рви, что можешь, и живи ещё один день.

И разбойничья стая, без чести, без совести, крепла, плодилась и наглела. Банда Пепла резала заповедник под корень. Так-то, обожаемый Хозяин, не хотел верного друга — получай врага, тоже очень верного. Что может сделать жалкий бездомный пёс могучему человеку, умному, вооружённому? Ничего особенного: может его по миру пустить, выгнать из дому с женой и ребёнком, лишить достатка, покоя, благополучия…