Здешняя боль не поместилась в строчку. Здешняя правда — выросший, но дурак — взял и забанил главное в «одиночку». Верность тоске. По выходным — кабак. Что ты хранишь не у себя в заначке, оберегая словно дороже благ, словно ничейный парус так верен мачте, что без него ты снова безбожно наг.
Прошлое давит с шепота в полный голос, не отключаясь ночью. Прямой эфир. Жизнь — это плоскость или сплошная полость, сборник иллюзий, что изнутри травил. Утро разбавит горечь безвкусным чаем, чуть горячее того, что остыл вчера. Недооценка тех, без кого дичаем. Недопривязка тех, из чьего ребра — созданы/содраны не для себя вчерашних. Жертва искусства вовремя промолчать и отпускать, заведомо одомашнив. Признаки юности — «близким рубить сплеча», чтобы потом опомнится, взвыть бы громко. Вой постепенно сходит на жалкий хрип — взрослый/не взрослый — горе как у ребенка. Только ребенок пьян и слегка небрит. Только ребенку недалеко за тридцать, мама забыта, папа давно пропал. И в подворотне, в принципе, можно спиться, в мире, где вместо улыбок — оскал.
Новый глоток узником ждет в бокале. Новая правда жаждет сойти на нет. Это такая фишка, цитируя Мураками, не провоцировать мыслями собственный бред. Это такая привычка — плевать, что больно. Время играет с умником в дурака. Ночью — все кошки серы, а горе сольно — слишком родное, чтоб заново отвыкать. Ты забываешь бояться своих чудовищ, тени становятся ярче, когда светло. Новый из дней даже, пожалуй, стоящ, только прошедшее ноет, звенит сверло. Злость возвращается острым ножом под корку, не удержал, что важно, заочно слаб. Сдался покорно. Любовь променял на водку. «Рыцарь Ненужных». Вряд ли бумажность лат — делает память суровей и недоступней. Меч не спасает, прячься за щит, родной.
Туфли хрустальные режут до крови ступни. Трабл с математикой: плюсы на минусы — ноль. Произнесенное — вестник, что онемеешь. Рифма устала и рвется на старый лад.
Время не лечит — смирись, что никчемный медик.
В области сердца белеет предатель-флаг.