Прошу — не ругайся, но я теперь тоже курю. Сама не заметила — как-то легко научилась… Наташенька встала — поди, помогла божья милость, а Мишка, по-прежнему, пальцем дырявит ноздрю. За нас не волнуйся — картошки мешка полтора. Немного муки. С ней труднее, но я экономлю. А немцы, я слышала, вроде б, уже под Коломной. Не знаю куда, но с детьми подаваться пора.
А впрочем, всё это, наверно, не больше, чем слух. О страшных потерях, о зверствах проклятых фашистов… Но колют под сердце слова новобранцев ершистых: «повыбьем из гадов арийский заносчивый дух»…
За то, что рожали их, матери чуют вину. И плачут, и крестят сутулые спины подростков.
Отдать на погибель кровиночку, ох, как непросто. Они ж понимают, что дети идут на войну…
Прошу тебя, милый, хороший мой — только вернись.
Мне Валька-соседка на картах вчера нагадала, что вместе бубновый король и червовая дама. А с ними детишки. И все веселятся, кажись.
А строчки корявые. Всё оттого, что реву. Ты, милый, такой молодой. Да и я молодая.
В косички вопросов ответы свои заплетая, я слышу надрывной сирены убийственный звук…

Истрёпаны судьбы на старом тетрадном листке,
истлевшие линии жизни — потёртые сгибы.
Могли ещё жить эти люди… Конечно, могли бы…
Но смерти плевать, сколько зёрен в её колоске…