Веселый человек Никанор Ефимович Талдыкин, обладавший, помимо своего нрава, еще и роскошными усами, с возрастом, впрочем, уже утратившими свою былую пышность, любил, как говорится, ближнего своего. И эта любовь к ближнему выражалось у него зачастую совершенно специфическим образом — Никанор любил розыгрыши.
Вот и сегодня, возвращаясь с базару, он выглядит не то, чтобы не выпившим, но и не пьяным, не поймешь как, одним словом. Однако вид Никанора Ефимовича совершенно недвусмысленно говорил о совершенно безобразном как наружном, так и внутреннем, состоянии его тела и души… Об этом, подергиваясь нервно, намекал, например, левый глаз, так сказать, с поволокой, и правая рука, согнутая в локте и зачем-то прижатая к печени, и мизинец зачем-то оттопырен, и фуражка надета наоборот, и вообще какая-то женская…
И стоит теперь перед гражданином Талдыкиным совсем еще не опытный, но очень рьяный и горячий, верящий в продвижение по службе и большую персональную пенсию, молоденький участковый милиционер — Иннокентий Гераклович Колосков и пытается пресечь, так сказать, намечающиеся беспорядки на ввереных ему улицах. Защищать покой трудящихся и умственно отдыхающих граждан Колосков любил с детства, за что и хотел нравиться себе еще больше, а уж похвала окружающих была для Кеши уж совсем, как бальзам на душу. Но и принципиальным он быть — был вынужден. И зная веселый нрав Талдыкина, Колосков все же и на этот раз верил в очевидность происходящего и рьяно пытался изобличить Никанора Ефимовича… И так он к нему принюхивался, и эдак, и дохнуть просил и выдохнуть — ну не было запаха. Пахло, если по правде, то очень даже еще и приятно — то ли сиренью, то ли геранью, то ли каким другим жасмином… аромат, одним словом. И вот нанюхавшись вдоволь, стал вдруг Кеша замечать, что мир вдруг вокруг него изменился. Что стоит он уже совсем не на гулкой мостовой, а на прекрасной сказочной лесной поляне; и что вокруг его не снуют пыльные прохожие, своими скоростными движениями порой с курса мух сбивающие, а что трутся о Кешу своими телами прекрасные полуголые нимфы с чудесным загаром и удивительной фактурой кожи, а он весь во фраке, и в петлице зачем-то фиалка… И видит он мир теперь до такой степени прекрасным, что уже и о пенсии неохота думать и связанным с ней милицейским рвением… И хочется ему крикнуть во все горло, ему, совершеннейшему атеисту и прагматику — Господи! Как же я вас всех люблю!
…
Когда площадь опустела, Иннокентий сидел прямо так, в форме, на тротуаре и плакал. Это были слезы удивления и счастья… Никанор с загадочной улыбкой гладил кудрявую голову Кеши и тихо шептал: — Ничего, ничего сынок, так оно и должно быть. Все хорошо.