Я не спал уже часа два, прислушиваясь к мерному постукиванию настенных часов. Мне, как любому нормальному пятилетнему мальчику, вдруг, ночью, захотелось выпить молока. А, поскольку время было летнее и я был в деревне у бабушки, то мой неокрепший разум решил, а почему бы мне, собственно, самому не подоить корову и не испить свеженького. Усни! — кричу я сейчас себе тогдашнему. — Спи дальше, ты, маленький, безмозглый ребёнок!

Сполз я, значит, с кровати тихонько, натянул колготы (не надо ха-ха, самому уже и не верится, что такие времена были), шорты, футболку и направился к выходу. Алгоритм был прост и досконально мной изучен. Для начала я надел сапоги деда. Ну как надел, стоит, наверное, сказать, что я мог целиком тогда запрыгнуть в сапог и спрятаться в нём. Так что с самого начала у меня всё пошло наперекосяк, я даже шага сделать не смог в этих сапожищах. Но я не стал унывать, сапоги ведь не главное в этом деле, так что взял я ведро и потопал во двор к коровам.

Зашел в коровник, весь такой из себя маленький, ведро в руке с меня размером, а там три жопы на меня смотрят, я на них, соответственно. Стою, значит, в замешательстве, колготы подтягиваю, ногу чешу — коровку выбрать не могу. Хоть бы, думаю, знак какой подала. И тут та, что по центру, тварь коварная, хвостиком так в сторону как поведёт. Во! Я-то по молодости подумал, что это она мне знак подаёт что, мол, меня дои и пошел на зов этот. Так, наверное, гибли моряки, когда прыгали за борт на зов сирен. Не успел я беды почувствовать, а эта зверюга сначала что-то невнятно пшикнула, а потом как даст по мне фонтаном! И что самое обидное — далеко не молоком! Я даже глаза закрыть не успел. Единственное, чем горжусь, так тем, что на ногах устоял, под обрушившимся на меня потоком.

Наступила неловкая пауза, а потом завыла сирена — я не слышал, чтобы мой дед, ставший невольным свидетелем моего конфуза, так смеялся ни до, ни после этого чёрного дня в моей биографии. А на улице, знаете ли, было хорошо — птички поют, куры бегают, на горизонте появилось солнышко, а я стою в луже неведомой мне доселе субстанции, ору и «обтекаю». Успокоился я уже ближе к вечеру, когда дед демонстративно сжег пострадавшую одежду. А ещё они с бабушкой взяли с меня обещание всегда вести себя хорошо, взамен на то, что не расскажут родителям о постигшем меня горе.

Хотя, может, и не было всего этого, но молоко я по сей день не пью.