— Спиридон, не обижай село ради собаки… Убей пса. У нас ведь собаки
были не хуже твоей. Или ты один нашелся такой добрый?
— Нет, Бадриа, не бывать тому, чтобы у моего гроба не выла собака!
— Смотри, Спиридон! Не дай бог, но если пес взбесится и покусает моих
детей, спалю твой дом и тебя заодно! — пригрозил Бадриа и ушел, пошатываясь.
Было уже темно, но я заметил, как побледнел дед.
— Бадриа! — крикнул он.
Бадриа обернулся.
— Слушай меня, сопляк! Придержи-ка язык и будь осторожен, иначе погрею
я свои старые кости на пепелище твоего дома! Понял?
Не знаю, что подумал остолбеневший Бадриа, но будь на его месте я, в ту ночь не сомкнул бы глаз: всем было известно, что слова деда никогда не расходилось с делом.
…Было около полуночи, когда в дальнем конце нашего двора раздались
подряд два выстрела. За ними последовал жалобно-злобный лай собаки. Вскочив
с постели, я схватил ружье и помчался к месту выстрелов. Кто-то быстро
продирался сквозь кусты. Потом я услышал шаги убегавшего человека.
Собака лежала у плетня и тихо скулила. Я взял ее на руки и бегом
вернулся домой. Дед успел зажечь коптилку и теперь сидел на козьей шкуре у камина. Он осмотрел рану Собаки, пробыл ее спиртом, посыпал табаком и крепко
перевязал.
— Ничего страшного, — сказал дед, — кость не задета.
Он вопросительно взглянул на Собаку. Собака выразительно взглянула на деда.
— Кто стрелял? — спросил меня дед.
— Не знаю…
— А она знает! Знает, да не может сказать! — Дед покачал головой и смахнул слезы с глаз Собаки.