Говорят, что не бывает двух одинаковых снежинок, что каждая имеет свой неповторимый узор. Но на вкус они совершенно одинаковые. Я загреб старым, помятым алюминиевым ведром из сугроба нужное мне количество снега и поставил его на костер.
— А где ты чаю достал? — спросил меня высокого роста паренек, с измазанным сажей лицом. Его звали Вовкой, но мы никогда не называли друг друга по имени.
— Тебе в рифму ответить? Она как раз по тебе. А, Гвоздь?
— Да пошел ты, нельзя что ли нормально сказать?
-Ну я же говорю по тебе, надо будет все-таки научить тебя читать, а то мне иной раз с голубями интереснее общаться.
— Ты, Кот, если такой умный, то какого до сих пор в этом сарае кантуешься?
— А что? Гораздо лучше чем в детдоме. По крайней мере здесь я сам себе хозяин, а если тебе что-то не нравится можешь вернуться.

Гвоздь отвернулся к стене и запел себе под нос какую-то блатную песню. Вода закипела, я заварил добрый чифир, подождал когда он настоится и протянул кружку другу.
— Не огорчайся, братан! Все будет путем, на вот лучше глотни.
— Слушай Кот, давно хотел тебя спросить, а ты вообще когда — нибудь жалел о чем-то?
— Не знаю, наверное.
— Не, дружище, давай без наверное. Вот если бы ты мог вернуться в любой день своей жизни и изменить его, что бы ты сделал?
— Я бы вернулся в день своего рождения, зашел бы в палату к матери и задушил ее.
— За что? — Гвоздь едва не уронил кружку, почти на половину расплескав ее содержимое.
— За то что она меня кинула. Такие люди не должны жить.

В сарае повисла гробовая тишина. Даже ветер постоянно проникающий сквозь щели в стенах, казалось предпочел обойти их стороной.

Парни уснули. А одному из них приснилась больничная палата, лежащая на кровати мать и он сам, держащий её руку у себя на щеке и шепотом, громче всякого истошного крика причитающий: Ты только не бросай меня, мам…