Умерла у одного известного физика — его имя часто можно встретить в авторитетных научных журналах — дочь.
Единственное утешение и отрада после смерти любимой жены…
Все его статьи, все изобретения, многими из которых пользуемся мы сейчас даже не зная, кто их автор, да и сама жизнь — потеряли для него свой былой интерес.
Всякий дальнейший смысл.
Верил бы в Бога, как стали теперь многие верить, так было бы легче.
А так…
Как сделанный им когда-то в юности робот, почти механически ходил он в институт, делал там что-то.
Затем возвращался домой, что-то ел и опять делал…
То вытирал пыль с казавшейся ему бесконечно длинной, темной стенки, боясь коснуться семейных фотографий.
Наверное, чтобы не разорвалось от горя и без того стучащее в груди на пределе сердце….
То поливал поникшие, словно осиротевшие вместе с ним цветы.
Так продолжалось до тех пор, пока не зашел он в храм.
Большой такой, с сияющими в лучах заходящего солнца крестами на синих куполах.
Сам не зная зачем, зашел.
Постоял в нем, глядя на огромные темные иконы старинного письма и силясь хоть что-то понять.
Потоптался у свечного ящика, где продаются иконы поменьше.
Купил — побольше да покрупней — свечей.
Но, стесняясь спросить у молодых парней в подрясниках, где ставят свечи за умерших — все-таки немолодой, седой человек, к тому же признанный во всем мире ученый, а таких прописных истин не знает, — только вздохнул.
Потоптался.
Да так и вышел со свечами из храма.
Принес их домой.
Поставил на стол большую сервизную тарелку, в крупных, с бутонами, розах, на которой жена в дни их рождения с особенной гордостью — хорошо готовить она, если честно, никогда не умела — подавала им с дочкой один и тот же, невероятно вкусный торт.
Подогрев спичкой снизу, прилепил к ней, сколько у него их было, свечи.
Зажег все до единой.
Выключил свет.
И сел перед целой стаей живых огней, подперев кулаками впавшие за последний месяц скулы.
«Зачем жить, если всё когда-нибудь да кончается. Причем, так страшно… нелепо… глупо… — думал он. — Вон, свечи и те плачут. Восковыми, конечно, слезами…
Слабо удивившись тому, что он, как говорится, до мозга костей физик неожиданно стал самым настоящим лириком, он прикрыл глаза и стал вспоминать жизнь дочки с самого ее рождения.
Слезы потекли теперь и по его щекам.
Он пытался стряхнуть их резкими движениями головы, но они струились уже и по подбородку.
Так прошла минута, а может, и час.
Спроси у него кто — сколько именно, он бы и не знал, что ответить.
Только пришел в себя от ощущения, что чего-то ему не хватает.
И вскоре, даже не открывая глаз, понял чего: света.
А когда открыл их, убедился.
Да, точно: свечи почему-то погасли.
Все до одной.
Неужели, и правда, совсем незаметно прошло столько времени?
«Нет!» — взглянув на окно, убедился, что еще даже вечер не перерос в ночь, он.
И вздохнув, с горечью сделал вытекающий из всех своих предыдущих мыслей, вывод:
- Вот, даже свечи и те погасли…
Он снова закрыл глаза и почти тут же невольно открыл их от какого-то странного ощущения внезапно вновь появившегося перед ним света.
«Не может быть!» — прошептал он.
Но факт, как любил он приговаривать во время своего очередного открытия в лаборатории, — оставался фактом.
Свечи — горели…
Все.
До одной!
Как физик, он прекрасно понимал, что этого не может быть.
Ну, хотя бы потому, что такого не может быть никогда!
И тем не менее — свечи горели!
Причем, еще более ярко и даже как-то радостнее, чем прежде.
Да, припомнив недавний разговор с другим ученым, попытался объяснить он это явление земными мерками. Тот говорил ему, что где-то за рубежом химики изобрели шуточные свечи, которые могут сами собой гаснуть и зажигаться вновь.
Но то — шуточные.
А это же были не какие-то там искусственные, а самые настоящие, судя по цвету и запаху, восковые. Причем, купленные не в предновогодней лавке со всякими шумными петардами и ракетами, а — в православном храме.
И, более того, изготовленные, как ему сказали при их покупке, в одном из строгих монастырей.
Пока он размышлял над всем этим — свечи опять погасли!
Затем, уже прямо на его глазах — снова зажглись.
Словно живые.
Будто подзывая его и силясь о чем-то сказать…
И тут он вдруг понял — о чем!
Уже больше не пытаясь определить причину того, что происходило сейчас перед ним, он только ахнул от совершенно неожиданной мысли:
«Вот и свечи загорелись! Да еще не раз, чтобы мне, тугодуму и маловеру, стало ясно, что таким образом они дают мне понять то, что-то сих пор было скрыто от меня — о моей дочке! Ведь точно так же и ее душа, которая, как мне казалось, навсегда погаснув, загорится вновь! Или, как, наверное, правильней будет сказать — воскреснет! И жены! И — моя тоже душа! И я встречусь с ними опять! Причем, навсегда, навечно!»
Потрясенный этим — как он теперь ясно понимал — главным открытием в своей жизни, физик сидел, не отводя глаз от живых свечей.
И думал, думал…
Лицо его было светлым.
Жизнь снова обретала свой смысл.
И больше не отдавала его назад.
Хотя свечи вдруг снова, и на этот раз окончательно, погасли.
Но теперь — устало улыбнулся физик — уже совершенно естественным образом.
Ведь давно уже наступило утро!

«ПАПА, СТОЙ!»