Здравствуй, гордость Фиштауна, мы не виделись тридцать месяцев, я соскучилась так, что даже не передать. У меня есть красивый мальчик, он страшно бесится, когда я начинаю тебе писать. Вот он вышел сейчас за «Дюрексом», а я думаю, дай черкну пару строк тебе. Он увидит листок бумаги, опять нахмурится, увезет меня далеко, к воде.
Я закончила школу почти с отличием, жаль, медаль не дали, но не то беда. Вот с друзьями, что были тогда в наличии, мы, конечно, видимся иногда; я гуляла на свадьбах, была свидетелем, даже крёстной стала, представь себе; но назвать их гордо людьми столетия не смогу, ты же знаешь — не лгу тебе.
Я учусь, я буду потом издателем, или критиком, или черти-кем. Мне читают милые вымогатели, и мне вовсе не жалко денег, ну вот совсем. Да, я, кстати, теперь при офисе и довольна своей зарплатой, но вот смотри: не покидает чувство, что нагло бросили — вроде и солнце светит, а мгла внутри.
Даже печень вроде нечасто мучает, я таблеток всяких почти не пью. Перестала верить лишь в волю случая и от этого, знаешь ли, крепче сплю. Я как будто не терзаюсь воспоминаниями о твоих руках и твоей спине; но для статей своих я беру названия из куплетов песен, что пел ты мне.
Я подстриглась, я набила татуировку вдоль позвоночника, я свернула горы своих стихов. До сих пор курю, но не полуночничаю, просто не с кем, да и он пустить не всегда готов. Мне с ним, правда, спокойно, ласково, без соперничества и без зла. Только я скучаю по нашим сказкам и по нашим спорам с битьем стекла.
Как ты там, моё бурное прошлое, моя лучшая осень, моя судьба? Я пока писала, точно решила — брошу всё к черту и доберусь туда, где ты есть, где блещешь, где, я уверена, знаменит.
Ответь мне только, что ждёшь не меньше, и что не меньше в груди болит.