Владимир Васильич, наконец-то дожил до тех лет, когда отказ женщины радует больше, чем согласие. Ишь, шельма, как залопотала, как застрекотала, словно воробей на морозе: «Ой, Владимир Васильич, да куда ж я с вами, да вы ж… да я ж… да у меня ж…». А Владимир Васильич сидит, ухмыляется в седые усы, словно кот, объевшийся сметаны. Благодать-то какая! Ни тебе бессонных ночей, ни томных вздохов, ни этих вот «ах, Владимир Васильич, вы так меня понимаете!».
А раньше-то как было? Стоит, бывало, девица перед ним, глазами стреляет, губы бантиком, а у самого Владимира Васильича душа в пятки уходит, словно в прорубь. И ведь согласится, куда денется, а потом — тоска зелёная. То пироги невкусные, то разговоры пустые, то вздохи эти вот, словно у больной кошки. А теперь — тишина! Благодать!
Вот и вчера, к примеру, зашла к нему эта… как её… ну, с соседней улицы. Глаза — как плошки, румянец — как у поросёнка. «Владимир Васильич, — говорит, — вы такой интересный, такой…». А Владимир Васильич сидит, газету читает, словно не слышит. А она всё щебечет, всё стрекочет. И вдруг — как обухом по голове: «А может, — говорит, — сходим куда-нибудь?». Владимир Васильич аж газету уронил. «Куда ж это, — говорит, — голубушка?». А она — «ну, в театр, в кино, в гости…». А Владимир Васильич — «Нет, — говорит, — милая, не могу. У меня, — говорит, — дела». И такая радость его взяла, словно он мешок с золотом нашёл.
А она — «Ну, как знаете…». И ушла. А Владимир Васильич сидит, ухмыляется, словно кот, объевшийся сметаны. Благодать-то какая! Ни тебе театров, ни кино, ни гостей. И тишина… Словно в могиле. А ему — хорошо.