Поезд дернулся и остановился. В стаканах на столике звякнули ложечки.
Лариса с ногами забравшись на полку, сидела напротив и лениво водила пальцем по экрану смартфона.
— Дим, что это за станция? — не поднимая головы, спросила она.
Светловолосый мужчина отодвинул занавеску и выглянул в окно. Чуть дальше по ходу движения виднелось серое здание вокзала с названием населённого пункта.
— Алехино, — он взял стакан, сделал глоток остывшего чая и поморщился.
— Ясно, — Лариса улыбалась какой-то смешной вещи в сети.
«Что тебе ясно?» — Дима с досадой посмотрел на жену.
Та всё так же сидела, уткнувшись в экран. Улыбалась, морщилась или хмурила подведенные брови, в зависимости от того, что появлялось в ленте.
— Выйду покурю, — процедил Дима, поднимаясь.
— Ага, иди. И купи, будь добр, минералки. Душно что-то.
Мужчина в дверях обернулся и посмотрел на жену. Крашеная блондинка, ярко намазанные губы, густо подведенные брови, длинные накладные ресницы — кукла. Пустоголовая кукла.
Пропустив в узком коридоре вагона грузного, с блестевшей от пота лысиной, пыхтящего мужчину и высокую короткостриженую темноволосую женщину, Дима вышел в тамбур и по лесенке спустился на перрон.
Проводница — немолодая женщина в серой униформе, неодобрительно покосилась на него и сказала:
— До отправления — пять минут.
— Успею, — Дима бросил взгляд на часы, достал сигареты и закурил.
Неспешно и с удовольствием затягивался, медленно выдыхал дым и смотрел по сторонам.
Вокзал как вокзал. Обычная для таких мест суета, беготня, толкотня.
Вон стоят, обнявшись, парень и девушка — то ли встретились, то ли расстаются.
Вон, перебирая коротенькими ножками, бежит малыш навстречу раскинувшему руки мужчине. Миг, и ребенок в крепких объятьях отца.
Вон старушка со старинной детской коляской призывно кричит:
— Пирожки горячие! Яблочки моченые! Огурчики соленые! Семечки!
Двадцать первый век, а все как и прежде. Как десять, двадцать, пятьдесят лет назад. Вокзальная жизнь — это нечто неизменное и стабильное. И эти сцены можно будет видеть, столько сколько будут существовать вокзалы.
— Мужчина, отправляемся, — раздался голос проводницы.
Дима кивнул, затушил окурок в урне и споро поднялся по ступенькам.
В купе были новые соседи: давешний толстяк и темноволосая женщина. Толстяк, отдуваясь, вытирал пот с шеи и лысины. Майка его на груди и подмышками украшалась темными пятнами. Женщина сидела у окна, чуть откинувшись назад и прикрыв глаза.
— Здравствуйте, — Дима уселся рядом с женой.
— Ага. Будем знакомы, — толстяк протянул руку. — Нам с вами ещё часов двенадцать ехать. Меня зовут Женя, а это, — кивок в сторону женщины. —  Моя жена — Екатерина.
Дима представился и пожал мягкую влажную ладонь.
— С вашей супругой мы уже познакомились, — толстый Женя улыбнулся Ларисе. — Нашли, так сказать, общий язык.
Лариса чуть потупилась и кокетливо стрельнула глазками в сторону толстяка. Затем перевела взгляд на мужа и капризно надув губы, спросила:
— Димочка, а где же минералка?
— Прости. Я забыл, — он действительно и не вспомнил о просьбе жены. — Да и времени мало было.
Губы надулись ещё больше, между бровей появились две вертикальные морщинки — явный признак надвигающейся бури.
— Ларочка, зачем же вам минералка? — в руках у Жени появилась пузатая бутылка.
Надо же — пяти минут не прошло, а уже Ларочка! Интересно, как она отнесётся к ненавистному сокращению имени?
Но чудо — морщинки меж бровей разгладились, лицо озарила лучезарная улыбка, из-под ярко накрашенных губ сверкнули белые зубы.
— Ой, ну разве что — чуть-чуть.
— Ну конечно — по чуть-чуть. Димон, присоединяйся. За знакомство, — толстяк сделал характерный щелчок по кадыку.
— Нет-нет! Что вы? — Лариса картинно округлила глаза и замахала руками. — У него — сердце.
— Сердце, печень, почки у меня в мешочке, — хохотнул Женя и похлопал себя по объемному животу. — У всех такое. Ну нет, так нет — заставлять не буду. Нам же больше достанется.
И он стал выкладывать и выставлять на стол какие-то свёртки, пакетики, баночки. И через пару минут на столе оказались: курица гриль, вареные яйца, нарезанная колбаса, огурцы, помидоры, шматок сала несколько видов салатов в пластиковых судочках, появились два маленьких металлических стаканчика.
За время сервировки у Жени рот не закрывался ни на секунду. Он сыпал шутками и прибаутками. На взгляд Димы — пошлыми и глупыми. Он несколько раз бросал взгляд на жену — она терпеть не могла вульгарность и похабство, однако Лариса звонко смеялась, запрокидывая голову назад.
— Так. Катюхе мы не наливаем, — Женя разливал янтарную жидкость по стаканчикам. — Она как выпьет — буйной становится. Ну, за знакомство.
Он поднял стакан и, шумно глотнув, выпил.
— Ох, хорошо!
Лариса отпила половину из стаканчика, поморщилась и замахала ладошкой перед полуоткрытым ртом.
— Какой крепкий!
- Закусывай, Ларочка. Закусывай, — Женя протянул ей ярко-красную помидорку.
Лариса принимала подношение благосклонно, с милой улыбкой — как и полагается звезде областного масштаба. Лицо толстяка раскраснелось от выпитого и удовольствия.
— Ларочка, а кто ты по профессии? — Женя энергично намазывал ломоть хлеба горчицей.
—  Я актриса областного театра, — Лариса горделиво улыбнулась. — Играю драматические и трагические роли.
— Как чудесно! Всегда мечтал познакомиться с живой актрисой. И в каких пьесах ты играешь
— «Бесприданница».
— Да ты что! — аж взвился Женя. — Я так и вижу тебя в образе Ларисы Дмитриевны. Это именно твой типаж. Да-да, не спорь. Вот и имя у тебя подходящее.
—  Мне все так говорят, - Лариса смущенно потупила глаза.
«Тьфу! — мысленно плюнул Дима. - Сорокапятилетняя Огудалова! Островский в гробу переворачивается.»
— За это нужно выпить. Димон, у тебя жена — супер!
Дима забрался на верхнюю полку, открыл потрёпанный томик Ремарка и буркнул:
— Меня Дмитрий зовут вообще-то.
На его слова никто не обратил ни малейшего внимания. Вновь и вновь наполнялись стаканы, слышался баритон Жени, хихиканье Ларисы.
Диме было всё равно — он читал. Вернее, делал вид, что читает.
Уткнувшись в книгу, он изредка украдкой бросал взгляды на сидевшую у окна темноволосую женщину.
Она?
В коридоре Дима особо не разглядел и не обратил на нее внимания. Лишь потом, в купе, когда толстый и потный Женя представлял жену, сердце у Димы глухо бухнуло, прыгнуло вверх, да так и осталась комком в горле.
Она?
Четверть века.
Точёный профиль выделялся на фоне окна, тонкая шея подчёркивалась короткой причёской под мальчика, маленькие ушки с небольшими золотыми серёжками в виде цветка ромашки.
Екатерина обернулась к мужу и слабо улыбнулась на шутку, адресованную ей.
Она.
Это её улыбка, несомненно. Пусть вялая и вымученная, не идущая ни в какое сравнение с той — светлой и радостной. Но это она.
Интересно, узнала Катя его или нет?
Мимолётный взгляд в Димину сторону. На мгновение взгляды встретились. Лишь на мгновение. Но и этого было достаточно.
Узнала.
Женщина вновь повернулась к окну, за которым проносились деревья и мелькали придорожные столбы.
А Дима опять уткнулся в книгу, но ничего не выходило: буквы исполняли какой-то дикий танец, слова расплывались, смысл ускользал:
«…Она спала, положив голову на мою руку. Я часто просыпался и смотрел на нее. Мне хотелось, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Нас несло где-то по ту сторону времени…»
Поезд, стуча колесами, несся вдаль, а мысли неслись назад — в прошлое.
***
«…Все пришло так быстро, и я еще ничего не мог понять. Я еще не понимал, что меня любят…"* *Э.М. Ремарк «Три товарища»
Димыч взглянул на часы: 17:52. Пора. Он аккуратно заложил страничку календариком за прошлый год и водрузил книгу на этажерку. Потянулся, рывком поднялся с кресла и вышел в прихожую. Встал у зеркала, провел пару раз расческой по светлому ежику волос, осмотрел себя с головы до ног и остался доволен. Прическа «под Шварценеггера», серые глаза, прямой нос, чуть выпяченная вперед нижняя челюсть — красавец парень. Димычу говорили, что он похож на Александра Маршала из «Парк Горького». Кто его знает? Может, и так. Главное, что девчонки западают.
Парень принял боксерскую стойку, сделал несколько резких выпадов в сторону своего отражения. Повел плечами и широко белозубо улыбнулся.
Из кухни выглянула мама. Вытирая руки о полотенце, спросила:
— Димка, ты куда?
— Ма, сегодня же Первое мая. Гулянье в парке. Пойду пройдусь.
— Какой ты уже большой у меня, — мама подошла к Димычу и обняла его.
— Ну, ма! — он неловко попытался вырваться, но потом затих и прижался к матери. Поцеловал ее в макушку, мягко высвободился и сказал. — Ладно, мама, я пойду.
— Иди, сыночек. Иди, — женщина еще некоторое время смотрела на закрывшуюся за Димычем дверь.
Первое мая. Праздник Мира и Труда, а также традиционное открытие летнего сезона в маленьком городке.
Этим удивительно тёплым вечером народ гулял, праздновал и веселился. В городском парке культуры и отдыха было полно людей.
Кто бы мог подумать, что заброшенный Колхозный сад превратится в место досуга и развлечений, в место ежегодного проведения всяческих городских и государственных праздников.
Буквально за пару лет, заросшее бурьяном пространство с одичавшими яблонями стало не узнать: ухоженные газоны, яркие фонари вдоль заасфальтированных дорожек, лавочки. Пара десятков павильонов, торгующих разной снедью и выпивкой. Штук пять каруселей и аттракционов, со стороны которых доносился визг детворы. Открытая танцплощадка — она же «Клетка», где в свете цветомузыки под разухабистые ритмы «Ice MC», «Доктора Албана» и «Ace of Base» вовсю танцевала молодёжь.
Чуть подальше — небольшая площадка с навесом. Там уже наяривал песни советской эстрады местный ВИА и отплясывали старики — те, которым за тридцать.
Димыч успел навернуть пару кругов по парку. Перекинулся парой фраз со знакомыми. Обменялся ничего незначащими шутками с девчонками. Вышел «мах-на-мах» с пацанами из соседнего района. Потом долго замирялись пивом возле пивного ларька.
Димыч искал своих. Они должны были быть где-то здесь. Но разве их найдёшь в этом людском море? А душа требовала общения, причем «по душам». Он усмехнулся: «Забавный каламбур».
И тут заметил соседку по лестничной площадке — Ленку — малолетку лет тринадцати. Она стояла у лавочки в окружении таких же пигалиц, как и сама. Лишь одна выделялась ростом и вполне сложившейся фигурой.
«Сеструха чья-то, наверное?» — Димыч решительно направился к девчонкам.
— Ленка, привет, — развязно начал он. —  Ты Рыло и Черепаху не видела?
— Привет. Неа. — соседка выдула пузырь из жвачки, и пигалицы вокруг захихикали.
— Ясно, — Димыч помолчал. — А чем занимаешься?
— А тебе дело? — чёрные глаза Ленки нахально блеснули. — Гуляю вот с подружками.
— Так познакомь, — парень обвел взглядом стайку весело перешёптывающихся девчонок и остановился на высокой.
— Ага. Счаз. Разбежалась.
— Ну, Ленка, познакомь, — запищали пигалицы. Им было лестно, что такой парень, как Димыч, обратил на них внимание.
— Ну ладно, — Ленка сделала царственный жест. — Это Вера. Это Дашка. Это Оля. Это Катя. А это я.
— Хи-хи-хи, — пигалицы так и прыснули от Ленкиной шутки.
— Э. Димка, ты чего?
А Димыч её не слышал: всё его внимание было приковано к высокой. Тёмные волосы собраны в пышный хвост, из-под ниспадающей чёлки на него смотрели зеленые глаза, в которых играли озорные лучики, розовые щёки с ямочками, чуть изогнутые в ироничной улыбке пухлые губы.
«Лет восемнадцать-девятнадцать. Ровесница. Только откуда? Я же всех знаю. Может, приезжая?» — пронеслось у него в голове.
— Катя? —  тихо спросил Димыч.
— Катя, — девушка согласно кивнула и протянула ему руку.
— Димыч, — он осторожно пожал узкую ладошку.
— У тебя здесь кровь, — Катя достала из сумочки платок и прижала к его разбитой губе.
— Спасибо, — Димыч уже и забыл о давешнем махаче.
Несколько минут они так и стояли, глядя друг на друга. Потом он забрал платок и сказал:
— Пойдём. Погуляем.
— Пойдём, — легко согласилась Катя и улыбнулась.
Парень и девушка, взявшись за руки, побрели по аллейкам полутёмного парка, оставив за собой стайку недоумевающих пигалиц.
О чём-то они говорили. О чём? Он не помнил. Димыч просто наслаждался присутствием этой едва знакомой девушки.
Когда он провожал Катю домой, девочка подала ему на прощение руку и сказала:
— Знаешь, «Димыч» тебе не идёт. Я буду тебя звать — Димка.
— Меня так мама называет, — тихо ответил он.
— Вот и договорились, — девочка широко улыбнулась, от чего ямочки на щеках стали еще заметнее.
Катя взялась за ручку двери.
— Погоди, — Димка удержал её. — Мы ведь ещё встретимся?
— Ну конечно. Завтра в шесть вечера. У Стеллы.
С того дня и начались их ежедневные встречи. Каждый день Димка с нетерпением ждал вечера, чтобы увидеть её. Её глаза, улыбку, услышать её голос и звонкий смех. Каждый день он приходил с цветами. Не важно, какими — но с цветами. Катя брала букетик обеими руками и опускала лицо в цветущее кружево.
Димка забросил все дела и дворовую компанию — они стали ему неинтересны и скучны. Парню пришлось даже подраться с Рылом, который что-то неуважительно ляпнул про его новую подружку.
Новая подружка. Старые Димкины подружки как-то сами собой исчезли из его жизни. Конечно, каждая по-своему, каждая по-разному. Машка — та спокойно, с лёгкой, презрительной улыбочкой. А Людка закатила скандал и истерику. Звонила, искала встречи, плакала. Но Димке было всё равно — для него не существовало никого, кроме Катюши.
Они гуляли везде, куда только не заносили их ноги. Ходили в кино, сидели в кафе, бродили по парку, по берегу озера, часами сидели на лавочках.
Димка провожал её до дому, и они подолгу стояли у подъезда, не в силах расстаться на несколько часов.
И странно, дальше робких поцелуев в щёку дело не зашло. Обычно после второй-третьей встречи девчонки полностью отдавались ему. Но в этот раз нет. Димке с Катюшей было просто хорошо. Хорошо и всё. Ему было хорошо видеть её, вдыхать аромат её волос, чувствовать её ладонь в своей руке.
Эта малолетка полностью перевернула его мир. Димка стал самим собой. Невзирая на дерзость, драчливость и некоторую хамоватость, он был очень начитанным парнем. Дома у него была огромная библиотека, и мама с детства приучила его любить книги. Все свободное время он читал и не расставался с книгой. Димке часто хотелось обсудить и поделиться прочитанным, но было не с кем: друзья подняли бы его на смех, да и просто не поняли. Была, конечно, мама. Но маме всего не расскажешь. А тут прямо отдушина. Катюша читала те же книги, что и он. И они часами обсуждали Джека Лондон, О Генри, Ремарка, Марк Твена. Парень отдыхал с ней душой и оттаивал.
С Димки слетала скорлупа, тот налёт жестокости и жёсткости, что прививала улица молодым парням в восьмидесятые и девяностые годы.
Несмотря на свой возраст, Катюша делала из него человека. Настоящего человека — доброго и отзывчивого.
Малолетка…
Ах да!
Где-то через неделю после начала их встреч, на лестничной площадке Димку поджидала Ленка.
— Привет, малая, — радостно бросил ей Димка, поднимаясь по лестнице. —  Как дела?
— Здорово, большой. Нормально. А ты как?
— За-ме-ча-те-льно! — по слогам нараспев протянул счастливый парень.
— И не боишься?
— Чего? —  Димкина рука застыла на полпути к дверной ручке.
— Что посадят, — чёрные глаза Ленки буравили его.
— За что? — удивлению парня не было предела.
— За «износ» малолетки.
— Ленка, иди погуляй. И не пудри дяде мозги. — Димка вновь взялся за дверную ручку.
— Ты знаешь, что Катя моя одноклассница? — выпалила девочка.
— Что? — он резко обернулся. — Ты что несёшь, малая?
— Смотри, — Ленка с готовностью протянула ему прямоугольную картонку, что всё это время прятала за спиной.
Димка взял. Это было чёрно-белое школьное фото, где каждый ученик был запечатлён в отдельной овальной рамочке. Он без труда нашёл Ленку, заметил ещё парочку знакомых физиономий местных пацанят. И вдруг, во втором ряду, почти с краю увидел Катюшу. Ошибки быть не могло: «Лесько Е.» — гласило под овальной фотографией. Сверху, под самой кромкой, над портретами учителей, шла ленточная надпись: «Средняя школа № 7 города Калиново. 7 «Б» класс. 1994 год».
Димка оторопел. Несколько минут он, не отрываясь, смотрел на фото.
— Ты хочешь сказать. — он перевёл взгляд на Ленку.
— Да. Она моя одноклассница.
— И ей.
— Тринадцать лет! — выкрикнула Ленка, вырвала у него из рук фото и скрылась в своей квартире, на прощание бросив. — Придурок!
Димка без сил опустился прямо на ступеньки. Достал сигареты. Закурил.
«Вот это да! Вот это попадос! Офигеть!»
Он в три затяжки выкурил сигарету, щелчком отбросил окурок — тот ударился в стенку и рассыпался снопом ярко-жёлтых искр.
— Малолетка, — шёпотом говорил самому себе Димка. — Тринадцать лет! Это… Полная … Да как же так?
Димка вспомнил соседскую Ленку: тощая, голенастая — что твой кузнечик. Ни рожи, ни кожи. Дитё-дитём. И подружки у неё такие же. А Катюша… Сравнения никакого нет.
— Этого не может быть! — Димка помотал головой, глянул на часы: пол одиннадцатого. Решительно встал и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, бросился вон из подъезда.
На звонок долго никто не открывал. Но Димка не отступал — он давил и давил на кнопку. Наконец, замок щёлкнул, дверь приоткрылась, и, щурясь от яркого света, на него уставился дородный мужчина в огромных роговых очках.
— Чего тебе? — хрипло спросил он.
— Здравствуйте, дядь Лёня. А Катю можно?
- Катя уже спит, — хмуро пробурчал Катюшин отец.
— Дядь Лёня, ну пожалуйста. Очень нужно! Вопрос жизни и смерти!
— Не пьяный вроде, — дядь Лёня потянул носом воздух. Воровато оглянулся в квартиру, к чему-то прислушался и буркнул. — Ладно. Жди. Только не долго.
Через пару минут появилась Катюша в лёгком цветастом халатике. Слегка растрёпанная, она с испугом смотрела на Димку.
— Что стряслось? — в голосе девочки явно слышались беспокойство и тревога.
Он молчал, внимательно разглядывая Катюшу.
— Димка! Что случилось?
И Димка всё ей выложил.
Катюша сначала не понимала, что к чему. А когда поняла, то громко рассмеялась.
— Дурачок, — она провела ладонью по его щеке. — Какой же ты дурачок, Димка. Мне двадцатого июля будет шестнадцать. Я три года болела. Очень серьёзно болела. И в первый класс пошла, когда мне было девять лет.
— Болела? Чем болела? — Димка прижал её ладонь к своей щеке.
— Неважно. Всё уже в прошлом. Всё уже позади.
Катюша прижалась губами к его губам и резко оттолкнула.
— Иди, завтра поговорим. А не то сейчас мама проснётся и будет нам.
Девочка скрылась за дверью.
«Шестнадцать — тоже не фонтан. Но не тринадцать же — на три года всего младше, — думал Димка, спускаясь по лестнице. — Но ведь всё равно — малолетка!»
А на душе стало сразу тепло и радостно.
Малолетка.
Эта малолетка изменила его жизнь.
Они любили подолгу сидеть вечером прямо на траве у озера и смотреть в ночное небо. Обсуждали полёты в космос. Жизнь во Вселенной. Движение небесных тел.
— Млечный путь? — задумчивого проговорила Катюша, глядя на белую звёздную россыпь, протянувшуюся на небосводе с севера на юг. — А почему Млечный? Там кто-то молоко разлил?
— Это, как бы международное общепринятое название, — умничал Димка.
Девочка с иронией покосилась на него. И он затараторил:
— Мне папа говорил, что у них в Украине его называют Чумацкий Шлях. Когда-то чумаки ездили в Крым за солью, ориентируясь ночью на светлую полосу в небе. А появилась она оттого, будто первые чумаки, уезжая из Крыма, обозначили дорогу солью, которая сыпалась из дыр в мешках. И Господь перенес соляную дорогу на небеса. С тех пор чумаки знали путь за солью и домой.
— Как красиво! — глаза Катюши сияли. —  Шлях. А в Беларуси, мне мама рассказывала, это тоже называют Шлях. Только птичий. Птичий Шлях это дорога, по которой птицы осенью летят в тёплые края, а весной обратно. А еще там верят, что людские души в образе птиц, после смерти человека, по этой звёздной дороге отправляются в рай.
- Здорово! По-моему, так даже ещё лучше.
— Нет, — девочка покачала головой. — Каждая легенда хороша по-своему. И нет той, которая лучше или хуже.
Некоторое время они молчали.
— Видишь, рядом с… со Шляхом — пять звёздочек?
— Где?
— Вон, — Катюша пальцем указала в ночное небо. — буква «W».
— А это! Так это же…
— Т-с-с, — девичий пальчик прижался к его губам. — Я знаю, что это Кассиопея, но мы назовём её иначе.
— Как это?
— По букве.
— В? Ва. Ву. Во. Да как же?
— Глупый, — Катюша рассмеялась. — Это по-английски — «W». А если с другой стороны глянуть, то это буква «М» русская, получается, перевернутая.
— То есть «Мы»?
— Правильно. Молодец. Это будет наше созвездие. И мы назовём в нём каждую звезду.
— Да? И как же?
— Смотри, — палец девочки вновь указал в ночное небо. — Крайняя правая снизу — будет Димка.
Он удивлённо посмотрел на подружку.
— Рядом, — палец девочки переместился чуть левее.
— Катюша, — чуть слышно прошептал Димка.
Она удовлетворённую кивнула.
— Следующая, та, что чуть выше — это Алёшка.
— А это кто такой?
— Наш первенец. Ведь ты мужчина, и ты захочешь мальчика, наследника. Вот и будет Алёшка.
— Но я…
— Ну хорошо, — Катюшка не дала ему договорить. — Пусть второй тоже будет мальчик. Максим.
— Тогда третья будет — Анастасия. Настенька. Нужно, чтобы была девочка, похожая на тебя.
Катюша согласно кивнула и улыбнулась. Её глаза загадочно блеснули в свете звёзд. Губы их оказались рядом. Димка поцеловал её, и Катюша ответила. Робко и неумело…
Две недели Димка ночами на станции разгружал вагоны. Таскал трёхпудовые мешки, катал тележки с углём, носил какие-то тюки, коробки и ящики. Утром, придя домой, валился с ног. Вечером бежал на свидание. А в полночь снова на станцию. Чтобы таскать, катать и носить. Всё это для того, чтобы заработать на подарок любимой — маленькие золотые серёжки в виде цветочка ромашки.
День рождения Катюши отмечали в стареньком домике Димкиной бабушки. Он украсил единственную комнату воздушными шарами, разноцветными лентами, цветами. Купил шампанское, конфеты, фрукты. Взял из дома магнитофон и несколько кассет с романтической музыкой.
Тогда всё и произошло. Тогда все и случилось. На невысказанный вопрос Димки, Катюша тихо ответила:
— Да.
И они любили друг друга. Это была их ночь. Ночь полная любви, счастья и надежд. Димка был нежен и предупредителен. Он хотел, чтобы Катюша навсегда запомнила этот вечер — вечер своего шестнадцатилетия.
Уже потом, обнявшись, они лежали рядышком на древней бабушкиной кровати, смотрели в открытое окно, на виднеющийся созвездие, так похожее на перевернутую букву «М» и по очереди шептали:
— Димка.
— Катюша.
— Алёшка.
— Максимка.
— И Настенька.
Их сморил сон. Здоровый, молодой сон счастливых влюблённых. А утром…
А утром их разбудил громкий, настойчивый стук в окно и гневные голоса.
Димка выглянул: на садовой дорожке стояли его отец и отец Катюши в сопровождении двух милиционеров.
— Кто там? — Катюша сидела на кровати, укутавшись в простыню.
Димка сделал страшные глаза и подмигнул ей.
— Милицыонэры! И папаши — твой и мой.
Катюша радостно рассмеялась: её было хорошо и спокойно рядом с Димкой. С таким надежным и сильным. Ее Димкой.
А потом был долгий и тяжёлый день в отделении. Бесконечные и нудные вопросы, расспросы, увещевания, угрозы. Кипы бумаг. Подписи, росписи, объяснения, заявления. Множество звёздных погон. Слёзы матери и заискивающий тон отца — Димка никогда не видел его таким.
В конце следователь сказал:
- У вас есть двадцать четыре часа. Решайте. Если решите полюбовно — дело заводить не буду.
Поздно вечером в квартире Катюшиных родителей состоялся Великий разговор. Все собрались в зале.
Катюша в цветастом халатике стояла у окна. Осунувшаяся и бледная — она тоже сегодня немало пережила: и серьёзный разговор с матерью, и визит к гинекологу, и объяснение в милиции.
Грузный дядь Лёня, смотревшийся сущим мамонтом рядом со своей невысокой супругой, сидел в кресле рядом с дочерью.
Катюшина мама то и дело вскакивала с дивана, мелкими шажками бегала по комнате и визгливо кричала:
— В тюрьму! В тюрьму мерзавца! Тюрьма по нему давно плачет! Я всё знаю, что он на районе вытворял!
— Мама! Димка не такой! — Катюша прижимала руки к груди. — Мы любим друг друга. Правда, Димка?
Димка сидел на стуле посреди комнаты, опустив голову и свесив руки между колен. Он ничего не отвечал. Тупо смотрел в пол, внимательно изучая сложный рисунок на бордовом паласе.
Отец, весь какой-то потускневший и посеревший, говорил успокаивающе:
— Валентина Адамовна, право слово. Да, виноват Димка, виноват. Но ведь можно как-то по-другому всё решить. Сделать всё правильно. Давайте спокойно всё обсудим.
— Что здесь обсуждать?! Только в тюрьму! Пусть там ему покажут, как маленьких девочек портить!
— Мама! Мне шестнадцать лет — я совершеннолетняя!
— Будешь через два года, — мягко возразил дядь Лёня.
— Валентина Адамовна, — подала голос Димкина мама. — Простите его. Это же слишком — в тюрьму. Давайте себя вспомним в этом возрасте.
Валентина Адамовна аж подпрыгнула на месте.
— Да я в их возрасте по хозяйству всё делала! И куры, и гуси, и свиньи -всё на мне было! И воды принести, и печь растопить, и обед отцу приготовить. А потом еще за десять километров в поле ему нести. Мне не до глупостей было!
— Валюша, окстись! — от удивления брови дядь Лёни взлетели выше очков. — Какое поле? Твой папа зубным врачом был в Бобруйске.
— А ты вообще молчи! Тряпка! Вместо того, чтобы подлецу по морде дать, ты тут демагогию разводишь!
— Так, — отец Димки хлопнул себя ладонями по коленям, поднялся и решительно направился к Катюшиной маме. — Валентина Адамовна, нам нужно поговорить. И желательно наедине.
Он крепко взял её за плечо и вывел из комнаты. Валентина упиралась, но вырваться из железных лап отца было ей не по силам. Они вышли, плотно затворив за собой дверь.
— Да, — протянул дядь Лёня.
И в комнате повисла тишина, прерываемая визгливыми выкриками Валентины Адамовны и размеренным баритоном отца.
— Нет! Нет! И нет! — раздавалось из соседней комнаты.
В ответ звучало неразборчивое:
— Бу-бу-бу.
— Что вы себе возомнили?! Моя дочь не продаётся!
И опять размеренное, неразборчивое.
Катюша удивленно смотрела на Димку: почему он молчит?
А он, точно так же, уставившись в пол, молча сидел на стуле в центре комнаты.
Девочка хотела что-то сказать, но в это время отворилась дверь, и в комнату вошли Димкин отец и Катюшина мама. Хоть лицо последней и пылало от гнева, Валентина Адамовна молчала.
Заговорил отец.
— Кхе-кхе, — откашлялся он. — Мы тут посоветовались и решили.
Отец оглядел всех присутствующих.
— Валентина Адамовна заберёт заявление.
Димкина мама с надеждой посмотрела на женщину. Та нехотя кивнула.
— Но, — продолжил Димкин папа. — Два условия. На выбор. Или-или. Первое — Дима идёт в армию.
— Но ведь призыв закончился, — подал голос дядь Лёня.
— Ничего, я договорюсь, — отец не удостоил его даже взглядом. — И так, Дима идёт в армию. А мы уезжаем из города. И чем дальше, тем лучше.
— Ой! — воскликнула Димкина мама. Отец бросил на неё тяжёлый взгляд.
— Второе условие — Дима женится на Кате.
— Я за первый вариант, — поджала губы Валентина Адамовна. — Зятёк выискался. Бандит он. Всё равно, рано или поздно сядет.
— Мама, перестань! Ну, конечно же, свадьба! Димка, скажи!
— Тебе решать, сын, — отец, не мигая, смотрел на Димку.
Тот поднял глаза и затравленно обвёл взглядом комнату. Облизнул пересохшие губы.
— В армию, — чуть слышно прошептал он.
— Не слышу! — отец навис над Димкой.
— В армию, — уже громче сказал парень.
— Димка! Ты что! — воскликнула Катюша.
Он даже не посмотрел на неё. Димка смотрел прямо на отца.
- Жениться мне ещё рано. Нужно сначала институт закончить, — лепетал он. — Ведь дети пойдут. Ну, а потом… Через лет пять-шесть — может быть.
— Какой же ты… Какой же ты… Трус! — выкрикнула Катюша. Глаза её сузились, губы сжались. — Как же я в тебе ошибалась!
— Повтори! — отец обратился к сыну.
— В армию.
— Это твоё окончательное решение?
Димка кивнул.
— Я понял, — отец за шиворот рывком поднял сына и хлёстким подзатыльником вытолкнул за дверь. Мама выскочила следом. Уже в дверях отец обернулся и глянул на плачущую Катюшу:
— Прости, дочка.
А в ночном небе замерцало созвездие, похоже на перевернутую букву «М».
***
Потом были два года армии. Дима каждый день писал Катюше длинные-длинные письма. Все они начинались одинаково:
«Милая, прости. Я всё понял! Я всё осознал! Я люблю тебя!»
Ответа не было.
Не было вестей из Калинова. Мать и отец уехали в Украину. Рыло зарезали в пьяной драке. А Черепаха сел далеко и надолго.
Потом были контракты. И служба побросала его по командировкам.
Однажды, лет пятнадцать назад, в их часть с гастролями приехал областной театр. Там Дима и познакомился с хохотушкой Ларисой. Они поженились. И Дима бросил армию. Закончил таки институт и стал преподавать русский язык и литературу в обычной средней школе.
Лариса играла в театре, а он преподавал. Так и жили.
***
Мерный перестук колёс и покачивание вагона, проносящиеся мимо окон тёмные силуэты деревьев на фоне ночного неба и мелькание редких фонарей — всё это успокаивало и убаюкивало.
Где-то внизу заливисто похрапывал толстый Женя. Что-то бормотала во сне Лариса — возможно разучивала новую роль.
На верхней полке, где лежала Катя, было тихо. Не было слышно ни звука, ни шороха.
Диме не спалось: мысли о прошлом не давали покоя. И эта встреча через двадцать пять лет.
Так бывает. Редко, но бывает так, что разошедшиеся, казалось бы, навсегда дорожки сходятся вместе. На минуту, на секунду, на миг, но сходятся.
Ах, если бы вернуть все назад!
Ужасно хотелось курить. Дима глянул на часы — до ближайшей станции ещё минут сорок. Он осторожно достал с багажного отделения свой портфель и вслепую стал в нём рыться.
— Да где же эта дрянь? — шёпотом бормотал он. — Ага, вот!
Стики и приспособа к ним. Сам бы он не в жизнь такое не купил бы. Это Лариса, обожающая все модные штучки, подарила. Дима попробовал пару раз — не понравилось, забросил в портфель и забыл. А вот теперь пригодилось. Как раз для таких случаев.
Осторожно, стараясь никого не разбудить, спустился с полки и вышел в полутёмный коридор вагона. Плафоны на потолке горели в пол накала и создавали приятный полумрак. Дима подошёл к окну, включил прибор, дождался пока загорится светодиод, и затянулся. Дрянь — она и есть дрянь. Но на безрыбье, как говорится…
Дима окинул взглядом небосвод, поискал глазами и увидел чуть выше темной полосы ночного леса перевернутую букву «М», состоящую из пяти звёзд.
— Димка, — палец упёрся в прохладное стекло.
— Катюша, — палец сместился влево.
Дверь купе с шелестом отворилась. Кто-то стал рядом.
— Алёшка, — палец пополз по стеклу вверх.
— Максимка, — рядом в стекло упёрся тонкий женский пальчик с накрашенный ноготком.
— И Настенька, — пальцы соединились в верхней точке.
— Здравствуй, Катюша, — не поворачиваясь, сказал Дима.
— Здравствуй, Димка.
Они помолчали.
— Как ты? — он обернулся к женщине.
— Как и все: дом, работа, муж…
— Дети?
Катя покачала головой.
— А, что так?
— Мама тогда заставила аборт сделать, — после долгой паузы ответила Катя.
— Что?! Я не знал.
— Да, Димка. Да. И не в больнице, а бабку какую-то нашла, — Она на миг запнулась. — И Алёшки не стало. И никого больше не стало — что-то нарушила она там, у меня.
Они помолчали.
— Жаль.
— Да. Женя очень детей хотел.
— Любишь его?
— Наверное, — Катя пожала плечами. — Я ведь тогда, после всего, вены резала. А он меня отогрел, успокоил. Я ему многим обязана. А ты как? — она посмотрела на Диму. — Жену я видела. А детишки? Сколько?
— Понимаешь, — Дима отвернулся и стал смотреть в окно. — Лариса, она творческая личность.
— Это я уже заметила.
— Так вот, мы решили, что дети будут мешать ей развиваться как актрисе.
—  Дети? Будут мешать? — Катя удивлённо посмотрела на Диму. — Вы так решили?
— Ну да, — кивнул он. — А что тут такого?
Они помолчали.
— Пожалуй, я пойду, — тихо сказала женщина.
— Постой, — Дима попытался остановить её. — Мне нужно многое тебе сказать.
— Не надо, Димыч. Не надо. Ты уже всё сказал. Да, и я тоже.
Дверь в купе мягко затворилась за женщиной. Дима молча смотрел ей вслед.
А за окном, на тёмном ночном небосводе большая туча скрыла созвездие, так похоже на перевёрнутую букву «М».