Рассказчик не заставил себя долго ждать:
— Для начала, что такое «рассказ»? Рассказ, как и новелла, — это жанр малой повествовательной прозы. Для сравнения меньшая по объёму форма художественной прозы, нежели повесть или роман…
— Володя, а покороче можно? — перебил рассказчика Влад Большой Кулак. — Я все равно не всасываю всю эту учёную галиматью. Пустая трата времени. Как бы твоя лекция ни вышла длиннее самого рассказа. Ты уж меня не обессудь…
— Хорошо, буду краток. В рассказе должны быть: завязка, кульминация и развязка.
Например: «Жанна не отвечала на смс-сообщения и звонки Жака» — это завязка сюжета, то есть, с чего все началось — отправной пункт истории. Из контекста ясно, что Жак погибает на войне. Могильный камень в рассказе —символ конца жизненного пути героя. Слушая рассказ, напрашивается мысль о том, что Жак оказался на войне не случайно — он сознательно шел на риск. Война — это риск. Безответная же любовь Жака к Жанне была провокацией. В рассказе должна быть недосказанность — так, чтобы читатель сам в своем воображении дописывал историю. Тем и отличаются, как я думаю, подлинный рассказ от мнимого.
Далее: развязка в сюжете в том, что Жанна осталась одна: она теряет Жака, ею недооцененного, который и погибает, теряет и Пьера, который не изъявил желания соединять себя брачными узами с Жанной — видимо, у парня были кое-какие сомнения на ее счет. И потом, из рассказа следует, что Жанна была слишком инициативной в отношениях с Пьером: «…ей так и не удалось женить на себе Пьера». А такое поведение женщин отпугивает мужчин — как правило, тех мужчин, которые сами хотят рулить в отношениях; им вторая мама не нужна. Выражение «женить на себе» несет отрицательную коннотацию, тогда как «выйти замуж» — положительную.
— Значит, женить на себе мужика — это плохо? — иронично спросила Клавдия Пинчук.
— Клавдия, я постараюсь ответить на твой вопрос, но попозжа.
Клавдия, улыбнувшись, кивнула головой в знак согласия.
— Итак, «Жанна не отвечала на смс-сообщения и звонки Жака. Год спустя она оплакивала Жака у надгробья, но больше всего она оплакивала свою не сбывшуюся мечту: ей так и не удалось женить на себе Пьера». Чем не рассказ, а? — улыбнувшись, произнес рассказчик, и оглядел слушающих, а затем продолжил: — Вот, что говорил Виктор Шкловский об этом: «Описание счастливой взаимной любви не создаёт рассказа, для рассказа необходима любовь с препятствиями: «А любит Б, Б не любит А; когда же Б полюбила А, то, А уже не любит Б». Когда я читал роман Джека Лондона «Мартин Иден» я наблюдал подобную же ситуацию — любовь с препятствиями: «Мартин Иден любит Руфь Морз, Руфь Морз не любит Мартина Идена; когда же Руфь Морз полюбила Мартина Идена, то Мартин Иден уже не любит Руфь Морз».
— Как я помню, — заметила Ольга Трошина, — Руфь с самого начала романа полюбила Мартина Идена.
— И в чем выражалась ее любовь? — спросил рассказчик.
— Ну, как в чем… — слегка смутившись, сказала Ольга, — она встречалась с ним, пригласила даже в театр…
— И все?
— А что же еще?
— А то, что Мартин Иден каждый день доказывал свою любовь Руфь, совершая интеллектуальные подвиги, идя на жертвы, например, работал сверх нормы, недосыпал, недоедал и т. д. А чем пожертвовала Руфь ради любви?
— Неужели для любови нужна жертва? — спросила Ольга. Остальные присутствующие попивали чай и внимательно слушали.
— Ну, скажем так: любовь она разная, — продолжал рассказчик. — Возвышенная любовь не обходится без жертвы. Взять, к примеру, Иисуса Христа. Во имя любви к людям, во имя искупления грехов людей, он пошел на смерть. А то, что Руфь понравились мускулы Мартина, — это еще не любовь, это — влечение половозрелого организма к противоположному организму, напичканного гормонами — не более. У всех у нас есть влечение, но есть ли у нас та форма любви, которая отличает нас от основной массы, которыми правит животный инстинкт? Вот, почему физиологическая любовь, или как ее называли античные греки — эрос или людус, быстротечна. Что же касается Мартина Идена, то у него, у парня из трущоб, в отличие от Руфь Морз, девушки из высшего общества, была любовь возвышенная, ради которой он мог бы отдать и жизнь свою. Ну, мы знаем, разочаровавшись в Руфь, у него пропал и смысл жизни…
—  Ну и дурак!
— Да, Эдем, вот, такой он дурак этот Мартин Иден, — иронично подтвердил рассказчик. —Может, поэтому эта история до сих пор актуальна и многократно перечитывается нами даже в зрелости… Вот, мама моя недавно перечитывала эту историю. Почему? Что, она до сих пор романтичная натура? Скорее, да, чем нет. И кстати, Эдем, — довершил рассказчик, — Иден, фамилия главного героя романа, означает то же самое что и твое имя — рай или Эдемский сад — только на английский лад.
— В самом деле? — удивился юноша.
— Верь мне, не прогадаешь, — загадочно проговорил рассказчик другу. — И не поддавайся чарам соблазнительниц, которые воспользуются твоей добротой, друг мой, а за ненадобностью бросят, перебежав в другой стан.
Ленара, девушка Эдема, резко сверкнула своими рысьими глазами в сторону рассказчика, а потом — на Эдема. Во взгляде ее промелькнуло недоброе.
— Да ну ты, брось, друг! Разве я такой уж лох?
— Ты знаешь, ведь психи тоже не считают себя психами…
— Это ты к чему?
— К тому, что я о тебе очень беспокоюсь, друг мой! Ну да ладно, я продолжу.
— Я тут послушал все ваши голословные утверждения, что, мол, то, что я вам рассказал — не рассказ, а черт знает что, что это порнография, как изволила заметить, Света.
— Ну, Володь, шо ты хочишь от баб? Глупые воны. Как говорится, баба с возу, кобыле легче! — гогоча собственной шутке, бросил Игорь Ломакин, искоса поглядывая на свою супругу — ту самую блондинку с сильно накрашенными губами и длинными красными ногтями.
Тут вступилась Клавдия:
— Э-э-э, Ломакин, ты совсем наглость потерял… тьфу ты, совесть потерял, черт усатый?!
— А ты, Клава, меня не брани! — тут он, оскалив свои большие лошадиные зубы, штопором закрутил кончики усов. — признак мужественности! Во как!
— Я, конечно, не спорю с тобой, Ломакин, что усы — это — признак твоей мужественности и, кстати, тебе усы идут, к твоему шнобелю… Но ведь, вон, хотя бы взять Володю, он усов не носит, значит, нет у него признака мужественности? Так, что ли, получается?
— А ему усы не подойдут с его вздернутым коротковатым носом, — мило заметила Ольга Трошина. — И вообще, он и без усов привлекателен. Усы его портят. Я-то знаю. О мужественности говорят его черты лица, нижняя челюсть, крепкий нос, брови, в конец концов, умные глаза.
— Ох, Олюшка, я погляжу, ты еще не излечилась от болезни…
— Ну, вот, пошло обсуждение моего короткого носа, отсутствие усов, — иронично заметил рассказчик. — Вы дадите мне докончить тему?
— Да! да! — раздались дружные возгласы.
— Так вот, я хочу заявить, что первоначально рассказ был в несколько раз короче, я же решил добавить в рассказ незначительные детали и эпитеты, чтобы удовлетворить ваши запросы. Я понимаю, вы все предпочитаете относительно продолжительные истории, чтобы посмаковать затянувшийся сюжет, раздумья героев, их сомнения, страсти-мордасти… Ведь, именно, это вас и привлекает, не правда ли? Однако Чехов говорил: «Пишите так, чтобы мыслям было тесно, а словам просторно… О, боже! оговорка!
— Оговорка по Фрейду! — компетентно заявила Маша, девушка лет двадцати, подружка Павла.
Ну, да. Так Чехов и сказал: «чтобы словам было тесно, а мыслям — просторно». Но, кажется, я доказал свою правоту, судя по тому, что вы замолчали, судя по выражению ваших умных лиц. Однако, есть ли у вас сомнения, вопросы?
— Довольно-таки убедительно, Володя, — начала Маша, — во всяком случае, не знаю, как остальные, но меня ты убедил, что, рассказанное тобою является рассказом, но уж очень коротким, который я когда-либо слышала.
— Маша, это не самый короткий рассказ, который был создан гением человека. Например, дядюшку Хэма я еще не предвосхитил, да и вряд ли когда-либо…
— А кто такой дядюшка Хэм? — смутившись спросил упитанный парень по имени Жора, чье имя хорошо рифмовалось с другим словом, которым его дразнили в детстве.
— А, это же погоняло писателя Эрнеста Хемингуэя, — ответил на вопрос рассказчик. —Друзья-писатели его так называли запанибрата. Так, вот, однажды Эрнест Хемингуэй, сидя в ресторане где-то в Нью-Йорке, на спор, в кругу представителей нью-йоркских интеллектуалов, написал, причем на салфетке, самый короткий рассказ. Уверен, этот рассказ вас растрогает. Рассказ звучит так: «Продаются детские ботиночки. Не ношеные». А в оригинале рассказ звучит одним предложением: «For sale, baby shoes, never worn». Дословно же, звучит так: «Никогда не носимые детские туфли продаются».
— Вообще, считается, что эта история была результатом спора между Хемингуэем и несколькими другими писателями. Хемингуэй попросил каждого из своих коллег поставить ставку в размере 10 долларов. Его же задача состояла в том, чтобы создать этот «самый короткий рассказ, способный растрогать любого».
— В самом деле трогательная история, способная не только растрогать, но и разыграться воображению, — заметила Маша.
— Твое воображение, Маша, сказал Паша, — не знает границ. Вот, за это я тебя ценю!
— Сказанное тобою, Маша, верно, — подтвердил рассказчик. —Ну, а сможешь ли ты продемонстрировать свое разыгравшееся воображение?
—Ну, я представила себе такую картину: у молодых родителей умер годовалый ребенок. Умер, потому что у них не было средств вылечить его. И после смерти ребенка они продолжали нуждаться в деньгах. Вот, почему они продавали не ношенные детские ботиночки.
— Хорошая интерпретация! — воскликнул рассказчик.
— А можно вообще расширить историю до романа, — сказала Ольга Трошина.
— А сможешь? — поинтересовался Паша, парень Маши.
— Нет, романов я никогда не писала, но попробовать можно. Можно начать с генеральной идеи, то есть, что, я, например, хочу сказать читателю своим предполагаемым романом. Потом надо выдумать персонажи, обрисовать их, скажем, молодожены и их недоброжелатели… в лице консервативно настроенных родителей или властей. А здесь как раз и рождается главная идея романа и все та же тема, как у Тургенева: «Отцы и дети», а смерть ребенка — это как бы символ жертвы, то есть, жертва как следствие конфликта поколений, заводящий в тупик, а не к развитию. То есть, идея в том, чтобы поколения не враждовали между собой, а помогали друг другу…
— Ну, ты Оля даешь! — восхищенно заметил Влад Большой Кулак. —Да я в тебя просто влюбился — в твою светлую головушку…
— В буквальном смыли, али как? — съехидничала Клавдия, стреляя глазами то на блондинку Олю, то на шатена Влада Большой Кулак.
— Да и так, и так, — пробасил Влад.
— Да, Оля — она у нас здесь самая красавишная, — заметила Клавдия. — Да вот беда, нет у нее хорошего ухажёра.
При этих словах, Клавдия пристально посмотрела в глаза рассказчику.
— Ой, и стрекочешь ты, Клава, прости меня, как сорока, — не без упрека произнесла Ольга.
— Ну, да ладно, в самом деле, ты так здорово все разложила на счет романа, что я не удивлюсь, что однажды я буду читать что-нибудь, как говорят кулюторно, «вышедшее из твоего пера» … Вот, как!
Девушка Клава, вернее, Клавдия, хоть и не была красавицей, но обладала женским обаянием. Возле нее всегда вертелись парни, как правило, младше ее. Тянулся к ней, как правило, молодняк — как дитятки к маминой титьке.
Была Клавдия задорной, где-то в меру грубоватой. В общем, такой, которая, однажды выйдя замуж, вернее, решившись на себе кого-нибудь женить, будет своего мужика крепко держать за одно причинное место. Вот, такая была это взрослая девушка по имени Клавдия Пинчук, чем-то похожая на Надежду Бабкину, и которая по мере взросления становится ярче, привлекательнее, харизматичнее.
—Ну, Олюшка, подружечка, просим продолжить, — настаивала Клавдия.
—Хорошо, Клава, — согласилась Ольга, — но нужно написать хотя бы синопсис и композицию романа, определив, где завязка, а где экспозиция, а где кульминация, и где развязка…
—Оля, а ты сможешь все это набросать? — спросил рассказчик.
—Ну, разве это к месту. Нужно время…
—Согласен. Тогда попробуй на досуге это сделать.
—Хорошо, попробую, — сказала она, — но лишь потому, что мне почему-то стало интересно. Ты меня заинтриговал! И да, меня заинтересовал и твой рассказ. Вот, над чем я бы поработала.
—Благодарю тебя, Оля, за умные слова. Ты действительно красавица — у тебя красивые мысли, а главное — точные…
—Ой, Володька, да брось ты, совсем засмущал девушку, — игриво бросила Клавдия, подливая чаю в чашку Влада Большой Кулак, — ты посмотри, как девка-то зардела! Уж сказал бы ей об этом без нас!
Некоторые из друзей рассказчика, включая и Клавдию, близкую подругу Ольги, знали, что между Ольгой и рассказчиком был любовный роман, длившийся почти три года, который по не выясненным обстоятельствам, внезапно и закончился. Но никто из присутствующих, за исключением той же Клавдии и самого рассказчика, не знал, что Ольга Трошина после разрыва отношений с Володей, стала сожительствовать с неким Борисом, великовозрастным мужчиной лет сорока.

(Отрывок из «Слово об Игоре»)