Как простой казак уложил одиннадцать немецких улан …

В истории России полно парадоксов, но этот, пожалуй, один из самых удивительных. Первая рекламная звезда империи терпеть не могла фотографироваться. Человек, чье лицо красовалось на каждой второй папиросной коробке, прятался от журналистов как от чумы. А получив очередной дорогой подарок от восторженных поклонников, искренне недоумевал: «За что?»

Козьма Крючков стал легендой против собственной воли. Его портреты печатали на открытках тысячными тиражами, о нем слагали песни, его именем называли конфеты. А он только морщился и просил оставить его в покое. Но судьба распорядилась иначе.

Как растят героев
Донской край конца XIX века жил по особым законам. Здесь мальчишки учились держать шашку раньше, чем писать, а в седло их сажали едва научившихся ходить. Маленький Козьма не был исключением. В три года он впервые сел на коня, в семь уже держал в руках винтовку винтовка, а в десять с легкостью управлялся с шашкой.

— Эй, Фирс Петрович, не рановато ли малому оружие? — качали головами соседи.

— В самый раз, — отвечал отец. — Казак без шашки что птица без крыльев.

Старообрядческая семья Крючковых жила небогато, но честно. Отец, бывший урядник, держал хозяйство в крепких руках. Пятеро детей с малых лет знали цену труду, а Козьма уже с пяти лет пас овец и помогал с пахотой.

В тринадцать его женили, по старообрядческим меркам считалось самое время. Невесте чуть больше было — пятнадцать стукнуло. Через год родился сын, еще через год дочь. Казалось бы, живи да радуйся. Но империя готовилась к войне, и молодому казаку пора было отправляться на службу.
Роковое утро
Летом 1914 года пограничный пост в селе Лубово жил обычной сонной жизнью. Казаки несли дозор, чистили лошадей и мечтали о настоящем деле. Утро 30 июля должно было начаться для Крючкова с чистки кастрюли картошки, что может быть прозаичнее? Но именно в этот день ему предстояло войти в историю.

— Фирсович! Немцы! — разбудил его крик товарища.

Крючков выглянул из избы. Двадцать семь немецких улан, гордость германской кавалерии, приближались к посту. По всем законам военной науки четверо казаков против такой силы должны были немедленно отступить. Но законы на Дону писали другие.

— Ну что, братцы, покажем фрицам донское гостеприимство? — усмехнулся Крючков.

Это была не бравада, просто казаки не умели отступать. Вся их жизнь, от младенчества до погоста, была подготовкой к такому моменту. Четверка всадников рванула навстречу врагу.

Сначала немцы дрогнули, кто ж в здравом уме бросается на противника, превосходящего в семь раз? Но потом сообразили, что их много, а русских мало. Развернулись, окружили Крючкова. Одиннадцать улан против одного казака — неплохой расклад для немцев. Так им казалось.

Когда в винтовке заклинил патрон, а шашку выбили из рук, Крючков сделал то, чему его учили с детства, он выхватил у ближайшего немца пику. Отточенная сталь в руках донского казака превратились в смертоносный вихрь.

Его конь «Костяк» крутился как заведенный волчок, получая удар за ударом — одиннадцать ран! Сам Козьма истекал кровью от шестнадцати ран, но продолжал биться. За каждую свою рану он отправлял на тот свет немецкого улана. Это был не подвиг, просто хорошая работа, как сказал потом сам Крючков.

Когда всё закончилось, на земле лежали одиннадцать убитых им немцев. Остальных уложили его товарищи. Полуживого героя нашел случайный крестьянин, Крючков уже еле держался в седле, обнимая шею верного «Костяка».

Нежеланная слава
А дальше началось то, к чему скромный казак оказался совершенно не готов. Первый Георгиевский крест войны, врученный прямо на больничной койке. Газетная шумиха. Портреты на открытках. Бесконечные подарки от восторженных почитателей.

— Батюшки, что ж с этим добром делать? — недоумевал отец Козьмы, разглядывая очередной позолоченный кубок. — Стоят в горнице, пылятся.

Сам герой только отмахивался от журналистов:

— Какой подвиг? Служба такая. Вот коня почистить, это да, это подвиг. А тут обычное дело.

Война и мир Козьмы Крючкова
Пока вся Россия распевала частушки про «Кузю-героя», сам Крючков рвался обратно на фронт. В госпитале его осаждали знатные дамы с корзинами фруктов и сладостей. Одна особо настойчивая поклонница даже попыталась с ним сфотографироваться.

— Простите, сударыня, но я женат. А с чужими дамами фотографироваться не могу, — отрезал герой.

— Помилуйте, но это же для истории! — возмутилась дама.

— История, сударыня, делается не на фотокарточках, а в поле.

Вернувшись в полк, Крючков словно задался целью доказать, что его первый подвиг не был случайностью. В октябре 1914-го под шквальным огнем вынес с позиции два пулемета. В январе 1915-го, раненый, обеспечил связь между частями, чем спас положение всего полка. Второй Георгиевский крест, третий, четвертый. Но теперь об этих подвигах писали меньше, публика уже нашла новых героев.

Однажды в расположение полка приехал директор одесского театра с заманчивым предложением:

— Господин Крючков. Десять выступлений, расскажете о своих подвигах. Платим золотом.

— А не пошли бы вы, господин хороший воевать? — вежливо предложил Козьма. — Я вам не медведь ученый, чтобы меня публике показывать.

Война тем временем катилась к закату. В семнадцатом году, когда армия разваливалась на глазах, Крючкова выбрали председателем полкового комитета. Он пытался удержать своих казаков от братоубийственной бойни, но история распорядилась иначе.

Последний бой
Гражданская война поставила перед каждым русским человеком страшный выбор. Для Крючкова выбора не было, он пошел защищать свой Дон. Его бывший соратник по тому легендарному бою, Михаил Иванков, надел будёновку. Так два героя одного подвига оказались по разные стороны баррикад.

В августе 1919 года хорунжий Крючков остановился со своей частью в селе Лопуховка. Был жаркий полдень, казаки отдыхали у реки. Внезапно из прибрежных зарослей раздались выстрелы.

— Фирсович, не ходите! — кричали казаки. — Пусть пулеметчики сначала прочешут кусты!

Но он только усмехнулся:

— Эка невидаль стрельба. Сейчас выясним, кто там балует.

Красные стреляли почти в упор. Залп пришелся в живот. Умирая, Крючков попросил только об одном — похоронить без помпы, по-простому, как хоронят обычных казаков. Даже в смерти он остался верен себе, что не было никакого пафоса, только служба.

Посмертная слава
История сыграла с памятью Крючкова злую шутку. Первый герой Великой войны стал персонажем противоречивых легенд. Одни превозносили его до небес, другие смешивали с грязью. А правда, как всегда, оказалась намного интереснее мифов.

Гениальный Михаил Шолохов в «Тихом Доне» изобразил его карикатурно — пьяницей и хвастуном. Мол, получил свои награды за красивые глаза, отсиживался в штабах. Странный выбор для писателя, ведь в детстве сам Шолохов обожал играть «в Крючкова». Но времена менялись, а с ними менялись и герои.

Впрочем, народная память оказалась мудрее литературы. До сих пор фраза «Ишь ты, какой Козьма Крючков выискался!» понятна каждому русскому человеку. В ней слышится и насмешка, и уважение, и удивление перед чужой отвагой.

А в маленьком хуторе Нижне-Калмыковском долго жила легенда о том, что призрак Козьмы иногда появляется в степи, скачет на своем верном «Костяке», проверяет границы. Говорят, если встретить его, надо обязательно спросить:

— За что воевал, Фирсович?

— За Россию, — отвечает призрак. — Только вот за какую — сам не пойму.

Имя Крючкова не увековечено в названиях улиц, ему не ставят памятников. Затерялась в степных травах его могила, исчез с карт родной хутор. Но остался главный памятник, тот самый первый Георгиевский крест войны с номером 5501. Простая солдатская награда для непростого человека.

А те самые папиросные коробки с его портретом иногда находят и сейчас, они немые свидетели эпохи, когда скромный казак случайно стал легендой. В этом тоже есть своя ирония: человек, не любивший позировать, обрел бессмертие на простой картонке из-под папирос.