Мама поехала в Москву за бананами, колбасой и тряпками. Да, да, в конце восьмидесятых, чтобы достать бананы и приличную колбасу, надо было постараться. А старый и малый, т. е мы с бабулей, остались куковать в Климовске.
И так как-то скучно нам стало, что мы разсобачились в пух и прах. Обычное дело в бабском царстве, когда на улице дождь и делать нечего. Не помню из-за чего. Помню только финал. Я ей сказала: «Старая ты перешница» и она мне всекла.
Сижу. Слезами умываюсь и мамкину фотку целую.
«Спасительница моя, -думаю, -сейчас приедет, я ей всё-всё расскажу и мы в Ригу тронемся, подальше от бабки-драчуньи». И пошла чемодан собирать.
Мария Дмитриевна из кухни подглядывала, как суетливая, семилетняя задница резво упаковывала манатки. Все тряпки сложила, села ждать. Долго так сидела. Из кухни шёл запах куриного бульона с домашней лапшой. А мне пофиг. Гордость за еду не продаётся. Сейчас Жар — птица моей души из Москвы вернётся, мы лапшу у бабки отберём, бананы с колбасой поедим, а потом первым поездом в Ригу умчим.
Тамара Ивановна приехала поздно вечером. Ну и мы с бабкой на перегонки побежали жаловаться. Старая ябеда меня обогнала. Я же ещё волокла тяжёлый чемодан, который в два раза больше меня. И как раз к тому времени, когда я затаскивала его в коридор с криком «Мы уезжаем в Ригу!», Мария Дмитриевна громко оглашала список слов, которыми я её величала ещё несколько часов назад.
Мама стояла в дверях, словно огретая пыльным мешком и слушала. На её лице я читала, что поездка в Ригу откладывается, а приближается гибель «Челюскина». Не буду описывать тот неслыханный произвол и беспредел, который учинили эти две с виду приличные дамы. Скажу, только, что у меня оторвался рукав.
Но меня голыми руками не возьмёшь. Не возьмёшь, говорю, пехоту! Я решила, что в Ригу пойду пешком одна. Поэтому начала торопливо выбрасывать из чемодана мамины тряпки. Меня ещё разок пригрели с призывом к тишине и покою. Пришлось угомониться и сесть рисовать. Нарисовала я одинокий шалаш в лесу и живущую там девочку. У девочки на голове почему-то была корона, а в руках батон хлеба и котелок куриного бульона с лапшой. Если вы дочитали до этого места и по щекам не потекли слёзы жалости и умиления, значит в вашей груди пульсирует не сердце, а кирзовый сапог.