Нет места для двух созвездий на вязком клочке небес — мой свет в его мраке бледен, не виден сквозь лунный срез полотен алмазной ночи и млечных следов комет.
Те звёзды играли звонче.
Я был восхищённо слеп, позволив их снам проникнуть в пучины прикрытых глаз.
Я вновь остаюсь безликим, пред пламенем их склонясь, не веря, что так возможно манить, словно дикий хмель, смотря, как сгорает кожа от золота пылких стрел, как уголь на теле жжётся, без сил повернуться вспять.
Нет в мире второго солнца, способного так сжигать, так сердце сжимать и гладить, навек заточая в плен.
Мне больно в его объятьях.
Мне жаль истлевать совсем.
Пестреют заката крылья, сползая в графит земли. Луч скроется в прядях ивы и гнёздах репейных игл, скользнув напоследок искрой по воску застывших рук, чтоб заревом серебристым опять засиять к утру, чтоб с мрамором ветра вместе раскрасить огнём восход.
Отставший от них на вечность, я вижу лишь горизонт, облепленный, словно тиной, полосками янтаря.
За ним можно лишь идти, но постигнуть его нельзя —
не тем, кто лишился воли, стремясь заступить за грань. Оттенком цветков левкоя затянут его хрусталь над бликом густой лавины.
Во мне нет ни роз, ни астр.
В глазах оседает иней.
Под сердцем бескрайний наст врезается в створки пульса и кутает стебли вен. С тем холодом я проснусь, но не стану, кем стать хотел, не высушу бисер слёз и тепло не волью в других.
Я создан не греть, а мёрзнуть в каморке душевных зим, как мёрзнет худое небо без солнечных ласк лучей, что вновь уплывают в небыль отблёскивать и желтеть, акрилом стекая где-то и сумрак собой пленя.
Нет места для двух рассветов, а, значит, погасну я.