В город зашли киты, раздвигая хвостами многоэтажки, по венам тянулся нитками липкий и едкий страх.
Одни признавались в любви, другие — рвали бумажки, кто-то точил ножи, кто-то развеивал прах.
Она же встала босыми ногами на край карниза, на неё уставились сотни кровью налитых глаз.
Кто-то остался из-за неё без праздничного сервиза, не дошёл до пика, не дослушал джаз.
Они толкали её к злодеянию, а потом умилялись с её греха.
Все видели в ней оскал и зверя… Никто не видел зверька…
Со страхом в глазах, поджавшего уши, предчувствуя острый клык.
Она могла сегодня достаться на ужин, тому, кто к таким привык.
За неё сражались бы гладиаторы, кирасиры выходили на смертный бой,
А она допивает яд, ожидая, что от него умрёт кто-то другой.
И дожди размоют запретные грани, и лезвие по горлу — лучше, чем плен.
Её помнит здесь каждая чёртова простынь, она — религия, культ и тотем.
Маскирует шрамы, вытирает слёзы, обнажившая когти рысь,
Но ты не выиграешь, дура, у смерти, поэтому просто хватайся за жизнь…
За хвосты тех китов, козырьки всех панелек, выбирай необъяснимо случайную дату,
Не стесняйся спавших на плечи бретелек, будь единственной той, кто расскажет правду.
Целуйся так, чтоб тебя не забыли, говори до абсурда глупые тосты,
Придумывай роли, заставь опасаться, соври, что ты жена гробовщика из девяностых.
Води вокруг пальца, своди с ума их, чтобы помнили смех твой и помнили стоны,
Разбрасывай вещи и комплименты, скажи, что твой прадед был знаком с Аль Капоне.
А утром проснись с кем-то слащаво ласковым, но чужим.
Тому, кто тебя правда любит, он вчера набил морду.
А ты не смирилась, что кто-то тобой одержим,
И впустила в город китов… и город ушёл под воду.