День памяти в Израиле — это всегда грустно и больно, но такого количества вдов, сирот, родителей, потерявших детей, друзей, влюбленных, не знающих, чем закрыть образовавшуюся пустоту, меньше, чем за год, не было. Во время траурной церемонии на Горе Герцля перечислят всех поименно, и каждое имя будет отзываться в сердце болью. У нас ведь нет своих и чужих, они все наши. И все же тем, кто потерял близких, в миллион раз больнее. И все, что мы можем для них сделать — не забывать. И постараться сделать так, чтобы знали и помнили другие.
Когда-нибудь, когда будет не так тяжело и больно, я обязательно расскажу подробнее об этом чудесном мальчике, лучшем друге своего племянника.
****
Мой друг Давид
Он пришел в отпуск на Рош Ха-шана, повидался с семьей, отпраздновал, а потом позвонил мне. Встретимся? Конечно, не вопрос! Правда, я в это время готовился к экзаменам, но тут такое дело…
Это было уже традицией, мы ведь с первого класса не разлей вода. Сколько деревьев и крыш вместе облазано, сколько прыжков в неизвестность, велосипедов-самокатов и прочего адреналина!
Нам всегда было чем заняться и о чем поговорить. А главное, с ним было всегда тепло и надежно. Давиду я доверял абсолютно, возможно, потому, что он удивительным образом сочетал в себе жизнерадостность, дружелюбие, доброту, готовность помочь и необыкновенную целеустремленность. Он всегда добивался желаемого, но никогда ни через кого не переступал. Я уже потом, позже понял, откуда это — вся большая многодетная семья Давида такая, открытая и дружелюбная.
В старших классах я заболел. Диагноз звучал как приговор. Я растерялся, не знал, как жить, закрылся, никого не хотел и не мог видеть. Он все время пытался ко мне прорваться, терпеливо ждал… Конечно, он был первым, с кем я захотел встретиться, когда пошел на поправку! И мы снова часами говорили обо всем на свете, гуляли, смеялись — я почувствовал, что возвращаюсь к жизни.
А потом я поступил в университет, а Давид пошел в армию. Как же он был счастлив, что попал в Голани! Об армии рассказывал с восторгом, даже одно время подумывал о сверхсрочной службе. И я радовался вместе с ним и очень гордился своим замечательным другом.
В тот свой приезд он заехал за мной, мы забрали его девушку и поехали в приморское кафе. По дороге Давид рассказывал, что совсем скоро дембель, а этот отпуск, если честно, чистая самоволка, и если в части хватятся, будет большой нагоняй.
- Кстати, Никита, забей-ка в вейз мою базу — успею ли вовремя вернуться? — и я послушно забил — Нахаль Оз — чуть больше 40 минут, выходило, что успеет.
- А знаете, ребята, ведь скоро будет война, — задумчиво проговорил он.
- Почему ты так думаешь?- спросил я.
- Они каждую ночь из тоннелей вылезают, как крысы. Впереди пускают мальчишек лет 10−12, а мы же по детям не стреляем. А потом сам появляется, и тут уже стреляй-не стреляй, прет вперед, как зомби…
- Ну они же всегда так, может, обойдётся…
Он неопределенно качнул головой и переключился на что-то другое. Пришло время прощаться. Он отвез меня домой, мы крепко обнялись.
А через 2 недели было 7 октября. Когда мы подскочили в 6:30 от сирен, ещё никто не знал, что творится на границе, позже начала просачиваться какая-то информация. Схватив телефон, я дрожащими пальцами снова забил этот проклятый Нахаль Оз — карта была красной. «Береги себя, брат! Ты мне очень дорог!» — написал я. Ответа не было.
Я ещё не знал, что в это время мой друг ведет тяжелейший бой с террористами. Не знал, что через два часа он будет ранен в шею, но продолжит ещё 8 часов отстреливаться, уничтожив около 30 хамасовских боевиков, что он спасет 5 солдат из своего взвода. Я не знал, что он будет вести этот бой до самой своей гибели… Просто очень волновался. Мне впервые было за него так страшно.
Поэтому на следующий день я снова написал. Сообщение даже не было доставлено. А назавтра мне сообщили, что Давида больше нет…
Я понял, что значит «земля уходит из-под ног». Что значит пустота в голове и в душе, когда не знаешь, как и зачем жить дальше. Я не мог и не хотел в это верить.
Да, я постараюсь жить за двоих. Я обязательно когда-нибудь расскажу о нем своим детям.
Мне до сих пор очень больно, но это, наверное, большая удача — встретить в жизни такого светлого и чистого человека, как Давид, который и жил, и погиб, помогая и спасая. Он просто не умел иначе, мой друг Давид Ратнер, 20 лет, герой Израиля. Мой герой. Пусть будет благословенна его память!