До позднего вечера засиделась Анисья на широкой высохшей лавке. Только перед самым закатом стало прохладнее, взявшийся невесть откуда ветерок озорным пострелом лез в кудри высоченных тополей и они трясли своими зелёными лохматыми головами, безуспешно пытаясь его прогнать. Да и то сказать — такой жары отродясь не было. Пшеница осыпалась, ручьи высохли, несчастные куры не знали куда деться и в дневное время прятались то под кустами смородины, то под неровно сложенными во дворе досками, а то и ломились в веранду, откуда Анисья выгоняла их самодельным веником из полыни, приговаривая: «Кыш, куды вас леший несёт!»
Из всего хозяйства и остались у неё одни куры да хромая, полуслепая кошка Пронырка, мышей давно не ловившая, но скрашивавшая старухе одиночество. Было Анисье восемь десятков да ещё четыре года, когда-то высокая, дородная и дебёлая девка за жизнь много повидавшая, горя хлебнувшая в старости сгорбилась и осунулась, но ещё сама справлялась со всем хозяйством. Из пяти её детей остались только двое, да и тех она давно не видела. Витька совсем мальцом в три годика от воспаления умер, Сашку в Афгане убили, Надька при родах не сдюжила — представилась, Фёдор где-то на Дальнем Востоке рубли калымил, а Ленка с тюрем не вылезала. Так и куковала Анисья в Покровском в родовой просторной избе, с кошкой да курами.
Вечерняя прохлада клонила в сон и Анисья уже почти клевала носом. Перед глазами проплыло детство, когда она маленькой девочкой с подружками бежала, держа в руке плетёное лукошко из лозы, к ближайшему лесу, чтобы набрать малины. И вот она уже девушка — тугая длинная коса на спине, пронзительные серые глаза, домотканая сорочка с вышитыми синими цветами, а рядом те же повзрослевшие подружки и первые ухажёры. Какой она была тогда беззаботной… Постепенно сознание стало заволакивать — вот показались раненые солдаты, отступающие по пыльной дороге Покровского в первые месяцы войны, за ними проехали тяжёлые немецкие танки с крестами на башнях, прогрохотали взрывы, затем провал в памяти и появились десятки односельчан с криками :"П-о-б-е-д-а!!!", счастливых и целующихся. Затем картинка резко оборвалась — из радиорепродуктора объявляли о полёте Юрия Гагарина в космос, а Анисья стояла радостная у буфета с годовалой Надькой на руках, её обнимал загорелый муж Михаил, ещё не зарубленный топором освободившимся уголовником Сенькой в нелепой пьяной драке.
«Умерла!» — услышала сквозь забытьё Анисья.
Её соседка Тихинична пронзительно завизжала и плача, стала причитать у лавки.
«Анисьюшка! На кого же ты меня покинула, обещала же пожить ещё, я ведь тебя на полгода постарше б-у-д-у- у-у» — уже голосила Тихинична.
«Ишшо похоронит живьём, дура» — от этой мысли проснулась злоба на соседку и оцепенение постепенно спало.
«Уймись, балда старая» — Анисья открыла глаза и уставилась на Тихиничну.
«Святые угодники!» — соседка так и присела, выкатив слезливые жёлтые бельма на Анисью. Не переставая креститься, Тихинична застыла на месте.
«Да жива я, уснула чуток!» — с раздражением сказала Анисья.
«Ой, Господи, а я поди перепугалася, так я, Анисьюшка, перепугалася, что и слов нет, думаю, с кем мне теперь словом перемолвится, коли ты помрёшь» — не унималась соседка.
«Пошли ужо, у меня бутылочка красненького припасена, думала Фёдор вернётся, так угощу, да не судьба видать» — Анисья привстала, опираясь на палку из орешника и локоть Тихиничны. И добавила:" Значит долго жить буду, отметим стало быть по пятьдесят, а ты — умерла, эх, Манька, рановато нам с тобой помирать-то."