Пришла печальная весть — сегодня не стало Бахыта Кенжеева, ещё одного из любимых поэтов…
Небольшая подборка его стихотворений

Алкогольная светлая наледь, снег с дождём, и отечество, где
нет особого смысла сигналить о звезде, шелестящей в беде.
Спит сова, одинокая птица. Слышишь, голову к небу задрав,
как на крыше твоей копошится утешитель, шутник, костоправ?
Что он нёс, где витийствовал спьяну, диктовал ли какую строку
Михаилу, Сергею, Иоганну, а теперь и тебе, дураку, —
испарится, истлеет мгновенно, в серный дым обратится с утра —
полночь, зеркало, вскрытая вена, речь — ручья молодая сестра…
Нет, не доктор — мошенник известный. Но и сам ты не лев, а медведь.
Подсыхать твоей подписи честной, под оплывшей луной багроветь.
Не страшись его снадобий грубых, будь спокоен, умён и убог.
Даже этот губительный кубок, будто небо Господне, глубок.
* * *
Аукнешься — и возвратится звук с небесных круч, где в облаках янтарных свет заключён, как звездчатый паук. Червонный вечер. В маленьких пекарнях лопатой вынимают из печи насущный хлеб, и слышен голос вышний:
— Ты оскорблён? Смирись и промолчи, не искушая мирозданья лишней слезой — ты знаешь, высохнет слеза, умолкнет океан, костёр остынет и обглодает дикая коза куст Моисея в утренней пустыне.
Бреду и с демоном стоглавым говорю от рынка рыбного, где смерть сама могла бы глядеть в глаза мерлану и угрю, и голубому каменному крабу, -и сходится стальной, стеклянный лес к соборной площади, и нищие брезгливо считают выручку, и скуден бледный блеск витрин и запах слизи от залива, —
так город пуст, что страшно. Замер лист опавший, даже голубь-птица летит вполсилы, смирно смотрит вниз и собственного имени стыдится.
И всё-таки дела мои табак. Когда б я был художником беспалым
и кисть сжимал в прокуренных зубах — изобразил бы ночь, с тупым оскалом
бомжей продрогших, запашком травы и вермута из ледяного чрева.
Я крикнул бы ему: иду на вы! Губя себя, как яблочная Ева,
в стальном, стеклянном, каменном раю, — которым правит вещий или сущий,
-у молчаливой бездны на краю уединясь с гадюкою поющей.
Что скажешь в оправданье, книгочей? Где твой ручей, весь в пасторальных ивах,
источник неразборчивых речей и вдохновений противоречивых?
Головоломка брошена — никак не сходятся словесные обломки.
Мы говорим на разных языках — ты, умница, и я, пловец неловкий.
И чудится — пора прикрыть тетрадь, — шуршат листы, так высохнуть легко в них! -
и никому уже не доверять ни дней обветренных, ни судорог любовных.