За неделю до свадьбы будущая свекровь спросила: ты точно решила взять нашу фамилию? Может, передумаешь? Я даже не сразу сообразила, о чем она. Свекровь после заминки пояснила: ну… она… похожа на еврейскую, смотри, чтобы потом не было проблем. Так и сказала — похожа, как будто в этом была какая-то неловкость. Я опешила, мне даже в голову не приходило, что у меня могут быть с этим проблемы.
Пару лет спустя перед первым эфиром на ТВ меня застал врасплох начальник: не хочешь взять псевдоним? Это твой последний шанс, завтра будет поздно — все запомнят тебя под этой фамилией. Странный чувак, подумала я, и отказалась.
Моего любимого соседа и друга детства звали Сеня Герценштейн. Сенечка — так называли его родители — тетя Фрида и дядя Аркадий. Мы жили на одной лестничной площадке, дружили семьями. Все праздники отмечали вместе, большой компанией друзей и родственников с обеих сторон. Все проблемы тоже решали сообща. У тети Фриды я научилась печь любимый торт моего мужа Птичье молоко. Она передала мне рецепт уже из Израиля пару лет назад. У них с дядей Адиком еще в детстве я подхватила словечко «сына» и теперь только так называю обоих своих мальчишек. Никому не в обиду, но больше нигде я не видела столько безоглядной любви к детям, как в еврейских семьях.
Так же безумно любит своих детей моя самая близкая подруга. Я иногда подтруниваю над ней по этому поводу, но она самый добрый человек из всех, кого я знаю, и недосягаемый пример для меня. Теперь моя любимая подруга говорит, что впервые в жизни ей страшно быть еврейкой.
Седьмого октября я была в дороге, и когда появился стабильный интернет, земля разверзлась у моих ног, явив сущий ад. Спустя день я в буквальном смысле заболела — узнавая всё новые подробности варварской резни, списываясь и обзванивая всех своих израильтян.
В день трагедии мой друг Сенечка с женой и друзьями был в отпуске. В Израиле оставались трое его детей и мама. Спустя три дня, в свой день рождения он написал: «Спасибо. Мы вернулись вчера. Сегодня уже на работе. Все в порядке. Старшие в армии».
Старшие, совсем еще дети.
До всего этого кошмара я жила в полной уверенности, что Холокост в наши дни невозможен, как невозможен массовый каннибализм. Мир переболел антисемитизмом, думала я, получил пожизненный иммунитет, и эта постыдная болезнь ему больше не страшна.
Отойдя от первого шока после той черной субботы, я ждала, что человечество, содрогнувшись от произошедшего, немедленно сделает все, чтобы спасти из разверзшегося ада заложников — залюбленных еврейских детей, несчастных женщин и мужчин, переживших Холокост стариков. Но оказалось достаточно всего одного фейка, за пару часов облетевшего мир, чтобы человечество забыло массовые убийства, изнасилования, варварские истязания младенцев и то, что больше двухсот невинных жертв все еще находятся в руках изуверов.
То, с какой охотой был подхвачен фейк про разгромленную больницу дает основания думать, что вызванное им антиизраильское цунами, прокатившееся по Земле, — это ничто иное, как проявление самого пещерного антисемитизма. Оказалось достаточно всего одного подозрения, без расследования, без доказательств, чтобы обратить вселенскую ярость и гнев против евреев.
Так уже было и не раз: гонения, погромы, геноцид. Еврейский народ, потеряв в Катастрофе миллионы сыновей и дочерей, выстоял. Его преследователи были повержены и прокляты, а молчаливые наблюдатели — посрамлены.
Сейчас мы все должны остановить это. Израиль должен защитить своих детей, а мы — своих евреев. И весь еврейский народ. Требовать немедленного и безоговорочного освобождения всех заложников. Чтобы ни сейчас и Никогда больше.