«Пока Барышников еще был в Нью-Йорке, Владимир попросил его договориться о свидании с Иосифом Бродским. Миша не очень охотно, но исполнил просьбу. Условились встретиться с поэтом.
Марина лишь краем уха где-то слышала эту фамилию, а со стихами Бродского и вовсе не была знакома.
Владимир рассказал ей печальную историю Бродского, приключившуюся с ним в начале 60-х, Марина не поверила:
— Как это, поэта посадили за тунеядство?
— Да, — грустно улыбнулся Владимир. — Вот почему Любимов и не советует мне бросать театр, говорит: „Хоть не посадят, как Бродского…“
— А ты что… в самом деле решил?..
— Нет! Пока нет…
При встрече Бродский сразу поставил Высоцкого в тупик: „А я о вас знаю. Первый раз услышал фамилию „Высоцкий“ из уст Анны Андреевны Ахматовой. Она вас даже цитировала — „Я был душой дурного общества.“ Это ведь ваши стихи?..“
Посидев недолго в кафе, они отправились к Бродскому, в его малюсенькую квартирку, битком забитую книгами, — настоящую берлогу. Поэт приготовил для гостей какие-то восточные угощения. Потом предложил почитать стихи. Высоцкий читал, чуть слышно отбивая ритм ладонью по столу Бродский слушал внимательно, сдержанно одобрил некоторые рифмы и образы.
Он намеренно не расточал комплименты, потому что сам страдальчески воспринимал любую, даже самую искреннюю, похвалу. Поэт, настоящий поэт сам чувствует удачную строку, и не должен читать стихи в жадном ожидании аплодисментов и лести.
Лишь много позже Бродский скажет о своем московском собрате: „Я думаю, что это был невероятно талантливый человек, невероятно одаренный, совершенно замечательный стихотворец. Составные рифмы его абсолютно феноменальны. В нем было абсолютное чутье языковое…“
С тем поэтических они неожиданно перешли на воспоминания о коммунальном детстве, о юношеских годах, обнаруживая одинаковость впечатлений.
— В Питере у нас была большая комната, и моя часть от родительской отделялась перегородкой, — рассказывал Иосиф. — Чтобы попасть к нам из коридора, надо было пройти… через шкаф, я снял с него заднюю стенку, и получилось что-то вроде деревянных ворот. Родители все принимали как данность: систему, собственное бессилие, нищету, своего непутевого сына… Когда меня арестовали в первый раз, я был сильно напуган. Ведь берут обыкновенно довольно рано, когда вы только из кровати, тепленький и у вас слабый защитный рефлекс… Приводят в камеру. В первый раз мне, между прочим, очень там понравилось. Потому что это была одиночка…
Высоцкий почти не говорил о своем актерстве. Но не удержался, вспомнил, что один из его киногероев носил фамилию Бродский.
— Да? — удивился поэт. — И что это за фильм? Об одесских подпольщиках-революционерах? Любопытно.
Потом Бродский прочел им собственное стихотворение, написанное по-английски, а на прощание подарил маленькую книжечку русских стихов с названием „В Англии“ издательства „Ардис“ — „Лучшему поэту России, как внутри ее, так и извне“.
Еще одну он надписал для своего старого знакомого актера Миши Козакова: „Передайте ему, пожалуйста, когда будете в Москве“, другую — для Василия Аксенова.
„Он прилетел из Нью-Йорка в Париж и буквально ворвался ко мне, — вспоминал Шемякин. — И такой радостный!
— Мишка! Ты знаешь, я в Нью-Йорке встречался с Бродским! И Бродский подарил мне книгу и написал: „Большому поэту — Владимиру Высоцкому“. Ты представляешь, Бродский считает меня поэтом!..
Это было для Володи — как будто он сдал сложнейший экзамен и получил высший балл! Несколько дней он ходил окрыленный…“»
(из книги Ю. Сушко)