Дядя Абраша, Пикассо и другие
А кто был настоящим автором 7 картин Пикассо?
Мы начнём наше повествование с середины.
14 марта 1997 года в дверь крошечной студии в Леонардо, Нью-Джерси, где работал над очередным шедевром художник Борис Жердин, постучались два агента ФБР и вежливо поинтересовались, когда он в последний раз занимался подделкой картин известных художников, в частности, Пабло Пикассо.
Живописец со всем пылом советского эмигранта отвечал, что таки не понимает почему два господина прямиком из внутренних органов пришли за этой парой пустяков именно к нему? Разговор какое-то время напоминал сказку про белого бычка, затем господа в дорогих серых костюмах попросили мистера в испачканном краской сюртуке предоставить им образец своей подписи, получив каковой, удалились восвояси.
Разгадка этого странного визита пришла по почте через полгода: 18 августа Жердин получил официальное письмо из отдела экспертизы Нью-Йоркского филиала аукциона Кристи. Эксперты лаконично изложили суть дела: ими были обнаружены 5 ранее неизвестных полотен Пабло Пикассо, на обороте холстов которых после расчистки были обнаружены автографы некоего Жердина, сделанные на русском языке. Согласно экспертизе ФБР почерк на 43% совпадал с подписью Бориса Жердина. Специалисты аукционного дома Кристи хотели бы получить по этому поводу разъяснения у мистера художника.
И вот здесь мы возвращаемся к началу этой истории.
16 мая 1925 года, на вокзале Парижа появился субъект, необычный даже для привыкшей ко всему Столицы Мира. Юный еврей в парадном лапсердаке храбро шагал по французской мостовой. В его подштанниках звенели зашитые золотые червонцы, а на плече висел скатанный в трубку ковёр, вытканный артелью слепых по аппликациям, сделанным из жёлтого поношенного солдатского белья. Называлась композиция «Падеж скота в Рогачеве в 1921 году». Это был шедевр Абраши Жердина, который он планировал выгодно продать богатым парижанам, а на вырученные деньги купить гостинцы родителям и немножко ниток для своей артели, которая и командировала его в Париж за дефицитными нитками как самого честного и единственного зрячего представителя коллектива.
В заплечной сумке колыхались две баночки с вишнёвым вареньем для земляков, проживающих в Париже: Хаима Сутина и Марика Шагала, у которого Абрам надеялся остановиться на ночлег.
Абрам учился живописи сначала у знаменитого Левитана, потом у Бориса Григорьева и Казимира Малевича. Но три революции и две войны поломали его карьеру живописца, поставив на повестку дня вопрос выживания. Спрос на картины упал, и Абраша организовал артель слепых шить одеяла. Но в молодой революционной стране кончились нитки.
От слова «совсем». Так Абрам Жердин оказался в Париже.
Марик Шагал встретил гомельского родственника с большим энтузиазмом и сразу повёл его в центр культурной жизни ночного Парижа — кафе «Жокей», где познакомил с Кислингом, Паскиным и другими своими знаменитыми друзьями. В 9 вечера пришёл Пикассо, который уже тогда был самой яркой звездой нового модернистского искусства. Шагал начал ожесточенно пинать Абрашу под столом ногой: они притащили сюда ковёр, приведший Марка в восторг, надеясь, что быстро и сказочно разбогатевший испанец купит это произведение советского модерна.
Разговор как бы сам собой перешёл на Россию. Абрама угостили настоящим французским вином. «Такой гадости, — вспоминал он потом в кругу семьи, — я не пил никогда. Наша домашняя наливка, по сравнению с этой бурдой — просто нектар небесный». Затем Жердину предложили попробовать устриц. Его передёрнуло. «В Гомеле устриц не едят даже нищие», — жёстко ответил советский художник парижской элите.
У него стали спрашивать, как живут в России художники? «На картины в России спроса нет, — честно ответил Абраша. — Все художники теперь ткут одеяла». И в доказательство развернул свой шедевр. Посмотреть на лоскутное гомельское одеяло собрался весь ресторан. Пикассо с маху предложил 200 франков, которых у него, правда, не оказалось при себе. Абраша предложил сходить за деньгами в студию Пикассо. Там испанец действительно отсчитал ему 200 франков.
Впрочем, 8 лет спустя Пикассо с лихвой отбил эти деньги, перенеся практически без изменений композицию «Падеж скота в Рогачеве в 1921 году» с ковра на холст и наполнив антивоенным смыслом. Сейчас эта картина висит в Прадо, и по сей день пугая посетителей.
На кушетке спала какая-то голая женщина, и пока Пабло её одевал и выпроваживал, Абраша рассматривал картины. Его мучили смешанные чувства: если бы он знал, что торговля гомельскими коврами в Париже — такое прибыльное дело, он привёз бы сюда вагон ковров! С другой стороны, 200 франков — это были очень большие деньги, и Жердин чувствовал потребность как-то их отработать.
Когда они остались с Пикассо вдвоём, великий художник признался, что находится в творческом тупике, и Абраша предложил ему новый перспективный стиль. Он расставил сразу 7 мольбертов, как это делал в родном Гомеле Казимир Малевич, и приступил к творчеству. Пабло, с бокалом ликёра в руке, иронично наблюдал за ним из глубины кожаного кресла.
К утру картины были готовы, Пикассо мирно похрапывал в кресле, уронив бокал на ковёр.
Абрам, чтобы не будить мастера, притулился на кушетке. Ему снилось, что весь мир восхищается его одеялом, и только покойный дядя Соломон кричит ему что-то, как недорезанный козёл. Он проснулся. Из окна действительно доносились крики встревоженного его длительным отсутствием Шагала, который всю обратную дорогу втолковывал родственнику, что Париж — это таки не Гомель.
Вскоре Абраша вернулся в Советскую Россию, привезя три коробки ниток и множество гостинцев для родственников. Историю эту он потом рассказал своему племяннику Боре, который тоже учился на художника.
И вот сейчас мы подходим к окончанию этой удивительной истории. Выслушав объяснения Бориса Жердина, эксперты аукциона «Кристи» с умным видом покивали головами и попрощались.
И знаете, что они сделали потом? Аккуратно замазали фамилию Жердин на обороте всех холстов и выставили их на аукцион как неизвестные картины Пикассо эпохи раннего кубизма! Картины работы гомельского еврейского парня ушли с аукциона по совокупности за 26 миллионов долларов. И вот скажите мне, дамы и господа, можно ли верить в этом мире кому-либо?
Борис Жердин
«Дядя Абраша, Пикассо и другие»