Ты усни. Я спою колыбельную долгих ночей, карандашных рисунков, одной недочитанной книги. Очень Важная Мелочь живёт под листом земляники. В этом мире давно ничего нет важней мелочей. По какой-то причине (не хочется думать, какой) я вообще не считаю себя ни творцом, ни поэтом. Я пою о любви. Разобраться бы с третьим куплетом, где поётся про северных лис, и уйти на покой. До утра, ну зачем «насовсем». Мне нельзя насовсем. Как же поезд последнего шанса и джинн из Ташкента? Говорящий сквозняк рассказал городскую легенду, демонстрируя полный набор словоформ и лексем.

На окраине угол снимал Разноцветный Анри, цирковой человек. Может, фокусник, может, мошенник. Он играл на тромбоне, любил конопатую Дженни. Только Дженни, увы, не любила его, хоть умри. Но зато на арене Анри создавал чудеса. В элегантном костюме, умён, преотлично воспитан. И рождались миры, и планета срывалась с орбиты, когда он доставал из цилиндра ушастый десант, без проблем извлекал серпантин из глубин рукава, раздавал леденцы, если будет кому-то угодно. Те, кто пробовал их, уверяли — они превосходны. После них даже сладкая вата по вкусу — трава.

Знаменитый волшебник ошибся единственный раз. Он достал из цилиндра смешной заблудившийся ветер. И теперь в этом городе мамы летают, и дети. Над закатными крышами небо меняет окрас: то оно изумрудная ящерка с быстрым хвостом, то вишнёвое море варенья в диковинной таре. Очень нравилось бабушкам. Бабушки тоже летали. Кто повыше летал — обзавелся отдельным гнездом. Паб на небе открыли, поскольку порхали деды. Там дожди разливали по кружкам и пену сдували.

Ты усни. Пусть ночного охранника сменит дневальный. Я спою колыбельную песню великой воды, я спою колыбельную песню про Важный Пустяк, про затерянный остров, про самую тихую сапу.
Дженни любит Анри. Дженни чистит концертную шляпу.
Внутришляпные кролики дружно капустой хрустят.