Вместе росли они — Славка и Николай. Славке четырнадцать. Колька его взрослей. Речка, село, развесёлый собачий лай. Улицы пели: то свадьба, то юбилей. Стол накрывали под вишнями. Звали всех. Жарили, парили, ставили самовар. Пили из горлышка, бегали по росе. В город мотались — в кино, прикупить товар. Был горизонт переменчив и золотист. Было зелёным болото и черной гать. Славка играл на гармошке, Колян — горнист. Оба хотели в училище поступать, если удача окажется им верна. После на фабрику — руки стране нужны. Двое их было. Потом началась война. И для детей, и для взрослых, и для страны.
Лес укрывал землеройку, лису, ежа. Солнце тащила гора на лесном горбу. Славка сбежал на войну, и Колян сбежал. Славка гармонь прихватил, Николай трубу. Каждый геройский, решительный, чёрт не брат. Пули, окопы, какой-то штабной кретин. Двое их было: Воронеж и Сталинград, а в результате остался всего один.
***
Дед Вячеслав невысокий, слепой как крот, пенсионерская косточка, бывший врач, с кресла, кряхтя, поднимается и идёт в парк, где его с нетерпением ждёт трубач. С гипсовым телом и гипсовой головой:
— вот, — говорит, — и нашёл ты меня почти. Вот, — говорит, — я теперь навсегда живой. Я, говорит, поиграю, ты подхвати.
Белый-то я, — говорит, — потому что мёрз.
Ох, — говорит, — бушевала тогда пурга. Ладно, чего уже, барствую среди роз.
Кольке семнадцать. А Славику до фига. Дворник, дымя сигаретой, метёт листву. Выдался день не дождливый, листва суха. К небу летит замечательно чистый звук. Славка довольно растягивает меха.