ВРЕМЯ ЗЛЫХ

Вот уже год, как Егор Воронов покинул город Вечной Осени. Спустя десять лет норны расплели веретено так, что он вновь поселился в шахтёрской столице До. Тогда, одиннадцать лет назад, хотелось уехать из Донецка — стеклобетонного мегаполиса-акселерата, бизнесмена-гордеца и шумного гуляки. Потом случилось то, что случилось. И вот, более трёх с половиной сотен дней, живу в складках его прохудившейся плащаницы. Дитя Джона Юза стало чем-то похоже на мой довоенный город. А после того, как началось восстановление Мариуполя, то и вовсе примерило на себя горловские вериги. Ежедневно и на каждом шагу, слышу здесь довоенное: «Ну, конечно же! Это они, а не мы» и «Почему им всё, а нам — вот это?». Сейчас дончане стали горловчанами девятилетней давности. Наверное, поэтому и сам Егор Воронов стал относиться к городу До с большим теплом и душевностью. Хотя социальные статусы тут не при чем. С шахтёрской столицей сблизила общая боль. Нужно увидеть город изнутри, чтобы понять, как он меняется.

Уж точно за последний год Донецк стал злее. Вот той, самой пронзительной, кромешной, праведной яростью, которая способна стать рычагом, чтобы перевернуть весь мир. Это чувствуется в истерзанных осколками стенах, в руках плачущих людей, в летящих из окопов окурках. Такой может быть злость человека, у которого только начали заживать раны, а кто-то снова привязывает его к столбу, чтобы медленно, методично, с наслаждением проводить скальпелем по рубцам. Такой может быть злость избиваемого толпой подростка, когда от разбитого лица уже отслаивается плоть, а тебя всё месят и месят тяжёлыми сапогами. Такой может быть злость солдата, перед которым раскалённым лезвием ножа выжигают глаза его товарищу.

Донецк постарел. Теперь, это уже хромающий юнец с седыми волосами и глубокими морщинами. И постарел он не от времени, а от боли. От зажмуривающихся в темноте глаз при звуках прилетающих по мирным кварталам ракет. От стиснутых солдатских кулаков на похоронах. От молитв под запуски ПВО. От держащихся за руки подростков, один из которых истекает на остановке кровью. От горящих заживо в маршрутках людей, решивших в обед заскочить в магазин. От разорванных на куски детей, не добежавших до подъезда с детской площадки. От надежд, которые уходят с каждым проезжающим мимо Уралом, и от взглядов, которые бросают едущие в его кузове мужички с белыми повязками.

В Донецке сейчас — время злых. Взглядов. Тротуаров. Надежд. Может быть, об этой злости кто-то в будущем будет сожалеть. Но сейчас, сегодня, в эту самую минуту, сотни тысяч человек хотят огня. Огненного ангела, который безостановочно шёл бы за закат солнца, и выжигал каждого, кто смеется над болью Донецка. Каждого, кто причастен к текущей по его улицам крови мирных людей. Каждого, смеющего говорить «Донецк — это Украина». Чтобы слово «Донецк» застревало в их гортанях и перекрывало дыхательные пути. Злость, к которой нельзя привыкнуть через шутки. Первородная, как горящие в терриконах куски угля.

Завтра эта злость остынет, станет не столь явной и произносимой вслух. Просто ляжет рваной морщиной душевных годовых колец и впечатается в память. Ведь придёт время, когда каждый застрявший в памяти осколок нужно будет переплавить в домнах. Вот тогда и понадобится уголь памяти. Не угасающий уголёк.