Бывают чудеса. И тогда сказка оказывается былью. Но всё по порядку.
Двадцатый век внёс понятие — художники парижской школы.
Они были разными по направлениям в живописи, по местам рождения, но объединил их Париж.
Одним из самых ярких, необычных, экспрессивных был выходец из белорусских Смиловичей — Хаим Сутин.
Хаим — на иврите — жизнь.
Он родился 13 января 1893 года, десятый ребенок в семье бедного портного, но, как и Пикассо, Матисс, Шагал, стал символом века.
Он умер в Париже в 1943 году, в пятьдесят лет, а в СССР о нем продолжали молчать.
Первым о его жизни, судьбе написал Илья Эренбург.

— Я слушал о Сутине рассказы, а потом читал мемуары Амшея Нюренберга. Они жили в «Улье», когда Сутин был самым голодным, самым больным, но может и самым талантливым.
Шагал был прекрасный сказочник, в его картинах еврейский мир казался волшебной сказкой Шарля Перро, а Сутин был трагик, шекспировские страсти были в его картинах, — объяснял мне Нюренберг, — поэтому его не сразу начали покупать, не сразу оценили.
А недавно я прочитал удивительную историю из жизни Сутина.
Но в начале хоть вехи его биографии.
Если можно о ком-то сказать: «Родился с карандашом в руках», — то это о Сутине.
Отец не разрешал. Запрещал. И вообще в иудаизме нельзя было рисовать животных и людей. А Хаим — как в насмешку — нарисовал портрет раввина. Отец его избил. А раввин тайно дал 25 рублей, и 14-летний парень бежал из дому в Минск, в рисовальную школу.
Но Минск ему оказался тесен. Еще через два года вместе с новым другом Михаилом Кикоиным они едут в Вильно, в школу изящных искусств. Оканчивают. А в мечтах — Париж. Зарабатывают деньги на билеты. 1913 год. За год до начала Первой мировой Сутин начинает завоевывать Париж.
Вместо академий — Лувр. У него своя система. Неделю общается с одним художником. Правда, Рембрандт попросил задержаться на месяц.
По ночам ему снились великие мастера. С ними он обсуждал их картины. С некоторыми было говорить легко. Другие, как отец, лезли с кулаками. И шуток не понимали. Тот же Писсарро. А еще еврей. Может поэтому требовал — воздуха, воздуха…
Хаим много читал. Пожалуй больше других в «Улье». От Монтеня до Достоевского, от Пушкина до Аполлинера. С последним дружил.
Ближе всех ему был Моди.
Модильяни любил, когда Сутин ему на память читает стихи. Любил с ним слушать музыку. Для Сутина бог — Бах, для Моди бог — Моцарт… Так что неделя Баха, неделя Моцарта…
Лишь в 1922 году пришло некоторое благополучие. Печально, но Моди умер в 1920. Американский коллекционер Барнс купил у Сутина сразу 50 картин. Чем мог помогал Зборовский, которому Модильяни завещал искать покупателей для Сутина («Запомните, он гений!»)
В 1927 году, когда Сутину исполнилось 30 лет, у него открылась первая персональная выставка в Париже.
Голодные, холодные годы давали знать о себе. Много работал, но часто болел. Мучила язва желудка. Но последние годы жизни были окрашены неожиданной встречей.
И умрет он в оккупированном Париже, прячась от немцев, затянув с операцией. И хоронить его будут тихо — только несколько друзей, и среди них Пабло Пикассо, Симона Синьоре…
Имя произнесено. Симона Каминкер, которую сегодня мир знает как Симону Синьоре.
И вот тут я хочу рассказать историю, с которой меня познакомил доктор Леонид Авербух, прислав статью Анисимова.
Суть вкратце.
Симоне было двадцать лет. Родилась в 1921. Она работала в редакции небольшой газеты, куда ее устроили влиятельные друзья отца. Новый нацистский порядок уже воцарился в Европе, и Симона видела бежавших от нацизма из Германии и Польши. Они приходили к ним домой. С ними Симона ощущала свое родство и общность. Со своей не слишком-то благозвучной для арийского уха фамилией Каминкер Симоне было опасно попадаться в облавы. Друзья достали ей документы на фамилию дяди. Так она стала Симоной Синьоре.
Привлекать к съемкам Симону стали уже в 1941 году. Она снялась в фильме «Очаровательный принц» у Жана Буайе. Снималась в 42-м, 43-м, 45-м. Была статисткой, горничной, исполняла роль немой цыганки. Это были подступы к чему-то, что только грезилось, но было неясным, неопределенным, далеким.
Черноволосая девушка со стремительным разлетом бровей и сияющими голубыми глазами была на редкость женственна и хороша собой. Она покорила всех при поступлении в театральную школу.
На вступительном просмотре и прослушивании она читала стихотворение Гийома Аполлинера. Не сами стихи были предметом внимания экзаменующих, а эта девушка. Что-то непостижимое и таинственное было в ее спокойной и величественной повадке. Осмысленное и грустное, земное и надмирное, будто это сама Джоконда стояла на освещенной сцене с загадочной улыбкой на устах, смысл которой дотошные искусствоведы разгадывают уже целых пятьсот лет, столь же бесстрашно, сколь и безуспешно.
Отец ее, старый юрист Каминкер, происходил из уважаемого рода венских евреев. С юности он в совершенстве владел несколькими языками, был умен, находчив, остроумен. В карман за словом лезть ему не доводилось. Профессию свою он давно забросил. Потом бросил и их — мать и Симону с двумя братишками — и укатил в Лондон налаживать связи с де Голлем, который собирал силы для борьбы с Гитлером. Симоне от него досталась в наследство способность к языкам и к литературе. Уже в зрелые годы она взялась за перо, написала роман «Прощай, Володя!» и книгу мемуаров «Ностальгия как она есть». Критики утверждали, что в лице Симоны Синьоре Франция могла бы иметь великого писателя.
Как всегда бывает, все вышло случайно, как-то само собой, без всякого умысла. Сутин попросил своих знакомых найти ему подходящую модель для картины «Парижская Джоконда». Ему нужна была темноволосая девушка с голубыми глазами и выразительным лицом. Ему приводили девушек, он осматривал их и тут же отвергал. В них не было притягательных точек, той огненной пыли, которая воспламеняет интерес одного человека к другому, тем более художника к модели, которую он давно обрисовал в своем воображении.
И вдруг к нему привели Симону. Ей показалось, что, увидев ее, Сутин даже завыл от удовольствия. Он что-то невразумительно сказал то ли ей, то ли самому себе, схватил альбом и стал шваркать зажатым в пальцах углем. У этой девушки было то, что он искал: она смотрела на все взглядом воробья — любопытным и по-детски доверчивым — и улыбалась какой-то неопределенной, особенной улыбкой.
Вот то, что он искал… Джоконда.
Сутин был поглощен ею, он оттаял, как человек, который долго что-то ищет и, потеряв уже всякую надежду, вдруг находит искомое.
Симона видела, что художник взбодрился, ожил на глазах, посвежел. Он стал красив необыкновенно в своих профессиональных движениях, ловких и точных
Девушка позировала художнику, он ей очень нравился, и ей казалось, что она в него влюбилась с первого взгляда и готова посвятить ему жизнь.
Подружки привели Симону Синьоре к Сутину и, посмеиваясь, предупредили:
— Только будь осторожна, в платоническую любовь художники не верят. Им вынь да полож…
Симона смотрела на художника такими восторженными глазами, что Сутин сразу же заговорил с ней так, будто они были давно знакомы:
— Если тебе нужны деньги, ты мне скажи, Симона, не стесняйся. Я тебе буду платить за позирование, но могу и просто так тебе дать, по-дружески. Идет?
Симона потупилась, покраснела.
— Я у вас возьму немного потом, только с одним условием — в долг.
Сутин сосредоточенно и горячо работал: он то опускал подрамник на мольберте на уровень глаз и усаживался на стульчик, то резко подымал его вверх и вскакивал на ноги.
— Ты еще не родилась, Симона, когда мы собирались в кафе «Ротонда». Кого там только не было! Мы хохотали до колик, хотя в животах у нас было пусто. Но все создавали шедевры — и Шагал, и Пикассо, и Кикоин, и Кремень, и…
— Сутин! — быстро вставила Симона и ослепительно улыбнулась.
— Да, и Сутин, — подтвердил художник, любуясь ее свежим и скуластым лицом с высокими дугами тонких бровей и миндалевидными глазами.
— Я тебе скажу, девочка, что шедевры создают голод и бескорыстие, а не сытость и благополучие. Сытое искусство всегда воняет деньгами, от него разит жадностью и пошлостью. Представь себе две ноги, которые разъезжаются на льду — одна нога искусство, а другая — мещанский комфорт. Им явно не по пути!
Симона Синьоре часто вспоминала разговоры с этим удивительным мастером экспрессии и накаленного цвета.
— Мы с Модильяни напивались и орали во все горло: «Да здравствует Утрилло!» Матисс и Пикассо взяли у Моди цветовую насыщенность, но никогда и нигде об этом не заикались. Как говорят в России, доброму вору все впору.
— Вот я пишу с тебя Джоконду, а ты не знаешь, что Аполлинеру пришлось посидеть в тюрьме, когда из Лувра похитили эту картину Леонардо. Да, «Мона Лиза» была похищена, а обвинили в этом по недоразумению Аполлинера и Пикассо, удобнее всего было свалить вину на художников-иностранцев.
В оккупированном Париже часто устраивались облавы, задерживали всех подозрительных, охотились на евреев, чтобы тут же отправлять их в лагеря. Сутин не появлялся на улице, Симона покупала ему еду и краски. Ей нравился этот человек, наполненный жизнью и любовью. Мазки на его картинах вскипали, как волны на море. А как сильно воздействовала на нее эта отчаянная живописная экспрессия!
Не знаю, был ли это платонический роман или реальный. Кто объяснит, почему у Майоля был роман с Диной Верни, у Матисса с Лидией Делекторской, у Пикассо с Ольгой Хохловой, у Дали с Галой… У Сутина с Симоной.
Бог заботится о великих мастерах.
Потом окажется, что его картины помогали ей в актерской работе, питали ее творчество.
Помню, когда я увидел Симону Синьоре. Она впервые приехала в Москву на Неделю французских фильмов в 1955 году и была представлена фильмом Марселя Карнэ «Тереза Ракен». Это был фильм-событие в мировом кинематографе. Из-за мастерства режиссера — точного, глубокого, волнующего. Из-за Симоны Синьоре.
А в 1950 году Симона вышла замуж за Ива Монтана. Они проживет вместе до ее смерти от онкологии в 1985 году. У неё будет еще много прекрасных фильмов. Готовя эту статью, я посмотрел «Корабль дураков», где Симона играет графиню-морфинистку, но как играет…
И я еще раз подумал, что не ошибся Хаим Сутин, выбрав ее натурщицей для Джоконды.