В моём детстве вышел биографический фильм о великой русской балерине «Анна Павлова». В течении месяца каждую неделю транслировали по одной серии и после каждого просмотра я ловила на себе тревожный взгляд мамы. Потому что это был не просто фильм. Это был мой план действий на предстоящую неделю до следующего просмотра.
Ну вы же все знаете, что у меня тонкая душевная организация? Как нет? Что, правда думали, что я Невминько? Ну вы даёте! А ведь я всего лишь очень впечатлительная. Если что-то или кто-то попадало в моё сердце, я заболевала всей своей чудесной головой. И потом я же четыре года подряд на новогоднем утреннике в детском саду была снежинкой. Это самый неликвид, чтоб вы знали. Немая массовка. Мясо. Если кто-то из двадцати «снежинок» не мог прийти на праздник, никто даже не замечал. На «снежинку» с восхищением может смотреть только бабушка, потому что она из Москвы привезла ей нарядные белые колготки. Всем остальным плевать. Не для таких ролей меня мама родила.
Так вот. Вышел фильм. А вместе с ним вышла я в середину комнаты, на цыпочках в чешках и белой юбке. В кино у Анны Павловой гладкие волосы были красиво уложены, прикрывая уши. Я тоже сделала себе такие «наушники», прижав жидкие прядки к ушам слюнявыми ладошками. И голову изящно так склонила набок. Потом подобрала упавшие на пол пух и перья, пристроив их обратно на свою маковку. Это был ключевой момент, с которого в нашей семье началась новая жизнь.
Первым меня увидел и офигел кот Барсик. Это он ещё не знал, что ему предстоит стать Дягилевым. Простите, но у меня не было ни братьев, ни сестёр и даже подруг до школы у меня почти не было. Поэтому за всех отдувались коты. Но не будем забегать вперёд. Примерно с неделю я улыбалась как дура и всем вместо «спасибо» отвечала «благодарю» и «извольте». Потому что именно таким языком разговаривала великая русская балерина.
Родители мои тоже не промах. Быстро сообразили что к чему и поспешили воспользоваться ситуацией. Мне тут же рассказали, что все великие балерины, все до одной в детстве много работали. Пылесосили ковры, мыли посуду и вытирали пыль. А потом уж танцевали на чистом палассе. Ну хорошо хоть целину не вспахивали. Несколько дней я вкалывала, а затем доставала чешки, говорила «мне нужна репетиция» (в фильме Анна всегда так говорит) и начинала неистово закидывать ноги на стену.
Всех всё устраивало. Кроме кота. Ему ещё и приходилось терпеть мои долгие диалоги. Как-то я схватила его на кухне, отволокла в комнату, посадила на диван и заорала прямо в морду:
-Я принадлежу Мариинскому театру! Пригласите Фокина! Пусть он поставит для меня «Лебединое озеро»!
Кот, слава Богу, был глухонемой, поэтому его пугало только моё выражение лица и слюнявые волосы, отклеивающиеся от ушей. Дягилев выплюнул кусок мяса и написал на месте.
Когда Барсюта возвращался с улицы и я открывала ему дверь, он прижимал уши и недоверчиво вглядывался в моё лицо, пытаясь понять, буду ли я сегодня требовать у него «дополнительную репетицию», Фокина и ангажемент.
А затем я в фильме увидела сюжет, который запал в самую глубину моего мутного сознания. Анна Павлова выходит на репетицию в туфлях на каблуках и танцует. И каблуки эти так хорошо цокают об паркет! Такой приятный звук! Ну вот, мама, пришло время платить за клининговую акцию, которая так тебе нравилась в течении двух недель.
Великолепные, бирюзовые туфли с острым носиком, кожаной розочкой и тончайшей шпилькой были достойны более разнообразной жизни, чем редкие походы в театр. Идите сюда, мои хорошие! Я буду колотить вами пол пока не сдохну в образе лебедя.
Во время моего выступления случился неприятный конфуз — сломался каблук, что придало сцене ещё больший трагизм. Даже в фильме такого не было. Я завершила танец как ни в чём не бывало на одном каблуке. Потому что я великая прима, а не ублюдошная снежинка. Уже вечером я бегала от мамы по всей квартире и роняла перья, как курица. А потом залезла под журнальный стол. Тамара Ивановна крикнула, что пошла за ремнём и услышала из-под стола равнодушное: «Ступайте»…Доступала она до дивана, уткнулась лицом в подушку и долго ржала.