«Байки штурмана». Часть 1.
КоротЕнькие мини-рассказы.
«Помни о вчера».
Пришли мы раз с морей. Перед разбором рейса тонны бумажных забот-хлопот — обычное дело. Времени в обрез, за всем не поспеть. На наше счастье, у кэпа была машина. Да к тому же «девятка» — престижная, скоростная, хоть и многократно б/у, что по ней было видно даже слабовидящему неискушённому. Ну и эксплуатировали мы её, как говорится, «днём по делам, ночью по б…» Вот и день, предшествующий печальному событию, о котором я хочу рассказать, ничем не отличался от других таких же суматошных дней прихода.
Короче говоря, после дневной нудоты взяли мы с собой того сего и закусить, приехали всё на той же «девятке» на пароход, чтобы обмыть приход, подбить дела со сдачей рейсовых отчётов и выпить за то, чтобы ни с кого не сняли ни процента премии. Уже поздно вечером разошлись кто куда и как. И капитан тоже.
Утром на работу. Кэп, ничего не помня о вчера, открыл гараж, а там… Инструмент есть, лопаты, веники, вёдра на месте. На месте всё! И лишь того, что должно стоять не в углу, стыдясь своего назначения, а на самом переднем плане, не было. «Украли!» — только и выдохнул кэп. Не помог даже импортный плакат, на котором значилось что-то типа: «Дорогой друг! Если ты решил покататься, то после этого поставь машину обратно в гараж или хотя бы рядом с ним. Заранее благодарен!» На возмущение и какие-либо действия не было сил. Кэп решил просто подождать — может быть, машину вернут, и всё самой собой рассосётся. К тому же «давил» рейсовый отчёт — на самостоятельные поиски и хождения по следователям не было времени.
Но неблагодарный угонщик не вернул машину и через трое суток. Хотя похищение машины даже из гаража, в общем-то, никого не удивило — именно в то время был «автомобильный бум» — машины очень шустро и часто крали.
Да, чуть не забыл! Была зима и даже со снегом. Но самое удивительное, что он не таял почти две недели, что по клайпедским меркам было достойно внесения такого факта в The Guinness Book of Records. И уж не знаю, хорошо это или нет, но на снегу не обнаружилось даже следов протекторов нашей разъездной колесницы.
Шли дни. И вот однажды некто, который по-видимому жил (а может быть, всё ещё живёт и теперь) не далеко от кэпа, подвёз его на работу в рыбпорт.
Стоянка машин была почти напротив проходной рыбпорта. Подъехали. Заняли вакантное место. Кэп вылез из машины и как бы между прочим бросил взгляд на «тачку» припаркованную рядом с сугробами на крыше и капоте, с бортов облепленную мокрым снегом. Так же «между прочим» кэп обошёл её вокруг, сковырнул снежную примочку с номера и… Бог ты мой… «Моя!», — только и смог прорыбить губами кэп. Тут в его голове всплыла последняя приходная пьянка, припомнил он злополучное такси, которое чудом оказалось у проходной в тот поздний час, чем прервала привычную череду событий и действий передвижения от рыбпорта до дома… И то, как он проснулся утром следующего дня, ничего не помня о вчера.
«Про друга Лёху.»
«Рога».
Лёха получил квартиру в новом девятиэтажном доме на последнем этаже в новом микрорайоне Клайпеды Смелтес. Ну, «получил» — это в том смысле, что вступил в кооператив, внёс первый взнос и через три года дождался своей очереди. Квартира трехкомнатная со всеми удобствами, просторным коридором-раздевалкой и проходом в гостиную без дверей.
Так вот. Как-то раз захожу к Лёхе домой, а его молодая жена вешает над этим самым проходом огромные оленьи рога. Я так и опешил:
- Ба-а, какие красивые! Настоящие! Где достали?
Друг мой Лёха по натуре очень весёлый и остроумный, хотя и немножко заторможенный, иронически улыбаясь с напускной грустью, скользнув взглядом по прибитым рогам, обращаясь к жене: «Дорогая, это всё, конечно, понятно — ну, там, эстетика и прочее. Но зачем же так афишировать?!»
Лёхина жена покраснела, а потом как ляпнет с наездом: «Нечего по всему дому разбрасывать… В кладовку не войдёшь…»
Шутки шутками, но больше тех рогов я у Лёхи не видел.
«Пиво».
Жизнерадостный друг мой Лёха. И тесть у него тоже жизнерадостный. Как-то раз приехал тесть в гости к Лёхе и привёз с собой пиво Svyturys Baltijos: «Настоящее деревенское, — отрекомендовал его тесть. — Сам варил. Это вам не бутылочное несоответствие. И уж тем более не уличное очередное.» Ну мы с Лёхой и решили по паре кружечек на пробу.
На балконе стояла большая, если не сказать огромная, самодельная бочка из нержавейки. Такая огромная, что затащить её на девятый этаж мог только жизнерадостный человек. Выпили по кружечке — чистейшая брага градусов этак двадцати.
Пришла соседка с новым мужем. А за тем три, нет четыре брата Лёхиной жены — один шланг сутулый, другой добряк квадратный, третий тоже крепкий такой, а четвёртого не помню. Накрыли на стол. И так нарезались, что после этого ещё трое суток между домами ходили, все «точки» перетрясли, пока не успокоились.
А в тот день — застолье: и смех, и песни, и споры, и т. п. И тут один из братьев Лёхиной жены стал объясняться в любви соседке, не обращая никакого внимания на сидящего рядом с ней её же мужа. Вся компания смеётся до слёз и ещё подбадривает жениха и подтрунивает над мужем. А брат этот знай своё: «Люблю, — говорит, — разводись, поженимся и будем жить лучше всех.» И тут соседку как прорвало: «Я тебя тоже давно люблю! — а сама косая, еле языком ворочает. — Всё! Развожусь и расписываемся…»
Тут вмешался муж соседки, до того сидевший с открытым ртом, и, по-видимому, не особо соображавший в происходящем, но интуитивно недовольный отсутствием внимания к его персоне: «Ребята, вы что, серьёзно?..» А они ему: «Конечно!» «Дура-ак-к, — заскрипел соседкин муж, схватившись за свою голову. — Ой, ду-ура-ак-к! А я то поверил… Всё! Развожусь! И уезжаю на Дальний Восток…»
И всё бы ничего, да и рассказывать об этом не стоило, если бы ни то, что произошло через месяц. А через месяц развелись сосед с соседкой. Она вышла замуж за брательника Лёхиной жены, а сосед, как и обещал, уехал на Дальний Восток.
«Шапки».
Была обычная прибалтийская осень. Если кто-нибудь был в ноябре, ну скажем, в Клайпеде, тот поймёт. А дело было именно там и тогда.
Осень… Какая она в городе моего курсантства? Расскажу коротко. Центральное отопление в домах ещё не включено. Природа-погода такая, что вечером не хочется ложиться в постель потому, что всё бельё влажное и холодное, как в советское время в поездах дальнего следования комплекты спальных бельевых прямоугольников разного размера; а утром не хочется вылезать из постели, так как за ночь тело согревает и высушивает постельное бельё, а влезать приходится в повлажневшую и остывшую за ночь одежду — тепло то с вечера перебежало с неё в постель.
А за окном целый день серый мокрый ветреный воздух — лысый и колючий. Этот воздух везде: и под ногами, и в ботинках, и на голове, и в карманах, и во рту. Даже за пазухой. Не помогает ничего: ни плащ с капюшоном, ни зонт. Только закрытый и законопаченный дом. Но там влажная постель. Вот поэтому вечером не хочется ложиться спать, а утром вставать.
Частые синевато-голубоватые туманы, как однопроцентное молоко, больше похожие на дождевую морось или эфирный шум радиоприёмника, своими каплями и каплюшками, обволакивают и заполняют всё, до чего дотянутся, как вода в бассейне, как точки и тире при плохой связи заполняют уши, глаза, да и вообще, всю голову радиста. Зонтик, как в вакууме, бесполезен. И ты плывёшь в этой субстанции — мокрый и… сухой, если трезвый.
Деревья похожи на символы старого, неубранного, обесцвеченного, забытого праздника: кое-где остатки останков самых стойких листьев, как истлевающая новогодняя мишура на ёлке, грязными мокрыми обрывками давно использованной ветоши держатся за ветки из последних сил. Листья трепыхаются от ветра, как куклы на верёвочках, поднимаясь от вертикали до горизонта и обратно, и опять. И непонятно, толи ветки их не отпускают, толи наоборот — ветки никак не могут избавиться от останков листьев. В короткие затишья между порывами ветра эти останки становятся похожими на спящих летучих мышей, висящих вниз головами.
Как-то гуляли мы с Лёхой по сверкающему огнями и зовущим светом окон с домашней теплотой и уютом городу. И дай, думаем, зайдём на свет одного из них, ну, раз уж зовут. А у нас с собой было.
Вот знакомый дом и изученная досконально дверь и неработающий, хотя раньше исправно работал, звонок. Стучим. Выходит Толян.
- О-о! Сколько лет, сколько зим! — впускает в приоткрывшуюся дверь Лёха сначала свои слова и губы, потом руку и ногу, открывая квартирный притвор на всю ширину проёма и одновременно заходя в него, как на праздник, нисколько не обращая внимания, на как будто бы загораживающего ему вход Толяна, ломая при этом его, Толяна, мимическое сопротивление.
- А где жена? Ты что один? — продолжал доброжелательно напирать Лёха, намереваясь вслед за своими глазами уже и самому пойти искать по комнатам.
- Ты чего?! — зашипел Толян. — Она только что из роддома — второго родила.
Всегда искрящиеся Лёхины глаза загорелись костром неизбежного и негаданного веселья.
- Отлично! Тащи стакан, — подытожил, словно безапелляционно приговорил Лёха. Толян, теряясь совсем, приносит посуду.
- Пей, — возвращает ему уже налитый стакан Лёха. Толян шарахается назад, но упирается в меня и, продолжая отказываться, выпивает.
- Теперь жене, — как говориться, тоном, нетерпящим возражений, объявляет Лёха, чем окончательно берёт руководство мероприятием в свои руки.
А жене плохо.
- Сейчас вылечим, — успокаивает распорядитель, наливая полный стакан и протягивая его жене. И надо же, оказывается, врач действительно советовал выпить чуточку для поддержания духа. Ну, она стакан с горкой и опрокинула. И тут её так скрутило! Ужас просто! Вызвали скорую. Жену увезли. А мы остались, да так натрескались…
Через пару дней, а может быть через пару недель, гуляем мы с Лёхой по сверкающему и зовущими огнями городу. И дай, думаем, зайдём на один из них. А у нас с собой было…
И тут, как звериный загонщик, навстречу нам Толян с дипломатом. Только вот какой-то растерянно-суетливый.
- Забирайте, — с ходу бросает Толян, раскрывая дипломат и протягивая нам две шапки.
- Забрать то мы, конечное, можем, — протяжно отвечает Лёха, привыкший к некоторым странностям приятеля. — Только ведь шапки не наши.
- Как не ваши? — ещё больше теряется Толян.
- А так, — вступаю я, — я вообще шапок не ношу, а Лёхина у него же на голове.
- Чьи же эти? — чуть слышно выдыхает Толян.
- Может врач со скорой оставил? — начинает следствие Лёха…
… Прошло года три или больше, те шапки, наверное, моль уже съела, а мы так и не знаем, чьи они. Ведь и врач со скорой их не потребовал, да у него и голова то одна. Две шапки — здоровские такие — длинноволосые, как нежданный подарок небес, как премия ни за что — дело хорошее. Вот только не одеть их никуда. Потому как не известно, кто у Толяна в тот вечер был ещё, и кто их оставил — наденешь чужое и что потом… Город то маленький.
«Огород.»
Взяли мы как-то с Лёхой и ещё одним нашим приятелем бутылку. Ну, и где её раздавить?
Пошли в полузаброшенные огороды, примыкавшие к Лёхиному микрорайону Смелтес, где в новом доме он получил квартиру. И там, между кустов и грядок, сидя на чудом сохранившейся скамейке, вмазали. Но оказалось мало!.. Подгребли мелочь по карманам и кармашкам — не хватает.
И вдруг Лёха ни с того ни с сего стал причитать во весь голос, что зачем, мол, ему теперь этот огород? Жена, мол, умерла! Детей нет! Жить не хочется! Мы с корешем опешили, понять ничего не можем — и, видимо, лица наши от этого уж очень скорбными получились. А Лёха льёт своё: продать бы, да кто возьмёт?
Откуда ни возьмись — бабулька-утешительница. Ладно, говорит, сынок, куплю, мол, у тебя огород, хоть и самой он не надобен. Тут Лёха поднял не по скорби сверкающие озорством и чудом сбывшейся несбыточной надеждой глаза, встряхнул головой, словно тоску разогнал и простился с прошлым и, с решительностью голодранца, говорит: «А-а, бабка, забирай всё! Вместе с урожаем, забирай. Всё под чистую! Давай двадцать пять рэ и по рукам!» Бабка откуда-то, прям как по волшебству, материализовала «косую». Лёха выхватил у неё купюру, не дожидаясь, пока бабка протянет её ему. И мы убрались восвояси…
… Прошло время — может дня три, а может неделя. Однажды выходит Лёха после работы из проходной рыбпорта. Глядь, стоит та самая бабка, головой крутит, глазами вращает — не иначе его, Лёху, ждёт-высматривает. А вместе с ней два парня — огромные, как шкафы трёхстворчатые, кубы квадратные, в общем. Бабка эта подбегает к Лёхе и давай его туды-сюды поносить: «Отдавай, — говорит, — нехристь, деньги!..» Как оказалось, огород тот, который Лёха бабке продал, совсем даже не его был. Как-то бабка без затей стала в нём морковку и редис дёргать — урожай собирать. А тут к ней мужик подошёл, заполненный до краёв возмещением, да как рявкнет: «Что же ты, старая, средь бела дня мой огород чистишь?!» Бабка в ответ, что участок, мол, её, что она, мол, его купила. А мужик ей документы под нос и пообещал, что сейчас милицию позовёт…
Как Лёха вывернулся от тех двух бабкиных парней, не знаю — вернуть те деньги он вряд ли смог бы — таких карманных сумм у него никогда не водилось. А я к тому моменту уже в море ушёл. Но знаю, что Лёха потом целый месяц на работу и с работу через забор лазил.