Я слишком поздно.

Прости, без букета. Без мысли, что где-то потеряно лето с улыбкой. Твоей. С ароматом печали. И с запахом вишни, что нежно качала, баюкая, боль в нераскрытых бутонах. Созрев, она тут же к увесистым кронам — и вдаль. В глубину. Вдоль по венам — и в сердце. Вот вроде живой, но внутри — не конец ли? Не стоит ли?.. Нет, ты прости. Просто мысли. Буду ли чай? Ну, конечно, плесни мне. Разлей по фарфору полынь безутешно, а я по привычке, с убийственной спешкой до капли. Безмолвно. Ни взгляда, упрёка. Я снова глотаю тебя ненароком по капле, слезинке, по вздоху и стуку. Стучит же, я слышу — по рёбрам, и будто относит назад, в то проклятое лето. С улыбкой. Твоей. Но ещё без билета. Без стука колёс на перроне, без стали — во взгляде, словах. Без оттенка печали в бездонно-родных, но сейчас — отрешённых, и много, так много проблем нерешённых, несказанных слов, неувиденных взглядов, и слышится мне, что ты будто бы рада приходу грозы и отвесному ливню. Лишь слово ещё — не поверишь, я сгину, пропадом кану в забвенье святое, чтоб только не слышать, что снова и снова танцуешь в полях полыньи в непогоду, смеясь и кружа, наплевав на невзгоды, и бережно в сердце хранишь обещанье, что там, на перроне, сквозь эхо молчанья я слышал набатом в ушах, но не верил. Не верю, не верю, но вдруг холодею. Ныряю из мыслей обратно на кухню, и слышится мне только свист беспробудный ветров за окном и вскипевшей печали, что бережно в кружку мою наливаешь, и губы твои что-то шепчут, как прежде:

«Тем летом в полях я прощалась
с надеждой»