Уже шестеро погибших в Донецке и четырнадцать раненых.
Я хочу вот о чем.
Я все эти годы, в том числе и во время «Минского перемирия» была и в Донецке, и в Луганске. И в прифронтовых поселках. Я знаю, как жили там люди.
А жили они вот как: в постоянном ожидании, что однажды это произойдет. Что по ним даже в крупных городах будет бить крупнокалиберная артиллерия.
Это, собственно, Донецк. А в прифронтовых поселках и так били. Я вот в январе-феврале, до начала спецоперации была в Александровке, пригороде Донецка, общалась там с тремя людьми, которых ранило буквально за последний месяц. Это по федеральным каналам даже не показывали, потому что стало каким-то привычным фоном.
А сколько людей умерли от побочных, так сказать, эффектов войны — инфарктов, инсультов. Да и просто от сопутствующих заболеваний, потому что в обстреливаемые пригороды «скорая» не всегда успевает доехать.
Как там журналисты, кажется, «Новой» доказывали, что жертв было совсем мало?
Меня давно мучает философский вопрос: что страшнее, умереть или жить в аду? У меня нет ответа на этот вопрос. Но я знаю, что эти восемь лет люди жили где-то между реальной жизнью и потусторонним хтоносом. И это была страшная жизнь — постоянное фоновое подспудное ожидание смерти.
Потому и.
Потому и наступление.
Потому что люди не должны так жить. Просто не должны.