Как-то, когда Аня ушла по делам в институт, и я остался один в ее комнате, я открыл футляр, что мне было строго-настрого запрещено делать, и заговорил со скрипкой. Толстой в «Анне Карениной» написал, что Каренин при встрече с Вронским, любовником своей жены, испытал к нему нежность, смешанную с любопытством. Эту фразу я запомнил, поскольку не понял; есть у меня такое профессиональное свойство — запоминать вопрос, а потом через много лет находить на него ответ. Так вот, тогда, стоя перед открытым футляром, я вдруг осознал, насколько великий писатель был прав: передо мной была скрипка, струн которой касался смычок моей возлюбленной, а дека упиралась в шею, которую я так любил покрывать поцелуями. Я не испытывал к ней ревности — скрипка была моим другом, моим товарищем по любви.

Я наклонился к ней и спросил:

— Что ты чувствуешь, когда ее щека лежит на твоей деке, пальцы бегают по грифу, а смычок терзает твои струны?

Скрипка улыбнулась, свет солнца пробежал по ее изогнутой кверху поверхности:

— Моя жизнь начинается с момента, когда щелкает замочек и откидывается крышка футляра. И знаешь, не важно, светит ли, как сейчас, солнце, идет ли дождь за окном, ночь или утро, я знаю, что через секунду ее руки коснутся и достанут меня… У нас есть традиция, она, словно близорукий человек, подносит меня к своим глазам и шепчет одними губами: «Здравствуй друг, здравствуй мой возлюбленный».

Мое сердце затрепетало — Аня никогда не говорила мне этих слов, но я читал их по ее губам.

— Ну, а потом?

Скрипка улыбнулась:

— Потом работа. — Она замолчала. — Только один раз она не достала меня из футляра, в вечер, когда привела тебя к нам. Она сказала: «Знаешь, мне кажется, что сегодня я познакомилась с Солнцем». Я была так рада за нее. Несколько дней она не касалась меня. Мне кажется, она хотела удержать твое присутствие в себе как можно дольше. Однажды она пришла очень возбужденная, вся светилась счастьем, достала меня из футляра, стала рассказывать о тебе и все никак не могла остановиться. Тебе не нужно ревновать ее ко мне, — после паузы добавила она.

— Я не ревную, — ответил я, — я завидую. Ты встречаешься с ней каждый день.

— Не надо мне завидовать, — голос скрипки был грустным, — я всего лишь инструмент, деревяшка с натянутыми струнами. Ты совсем другое, ты можешь жить без нее. У тебя есть работа, которую ты любишь, студенты, коллеги, ты несешь жизнь Ане. Я же, — скрипка улыбнулась, — говоря языком твоей физики, резонансное отражение ее чувств, ее мыслей, настроений. Я — ее интимный друг, это правда… А ты? Ты сама жизнь. Понимаешь?

Я молчал.

— До нее у меня были другие хозяева, мне ведь совсем скоро будет 100 лет… Я помню их руки, слезы…

Скрипка замолчала. Я вдруг понял, что она ненароком ввела меня в область отношений, которые вещи, наделенные душой, не должны открывать.

— Не обижайся на меня, хорошо?

Я кивнул.

— Запомни, как бы ни сложились ваши взаимоотношения дальше, они не принесут ни тебе, ни ей горя, потому что они — чистая музыка, которая живет, даже уйдя.

Я услышал поворот ключа в двери. Мое первое движение было захлопнуть крышку футляра.

— Не надо, — сказала скрипка.

Аня вошла в комнату. Я виновато улыбнулся.