Мой дед Василий в годы второй мировой войны попал в плен и пробыл в концлагере две зимы и два лета. Говорил об этом мало, лишь что большинство несчастных умерло 8 января 1945 года. Бедняги свято верили в освобождение на Рождество, а когда этого не случилось, изверились и угасли.
У моей бабушки Дуси сгорел дом. От камышовой крыши, журавлиного колодца, глиняных крынок и горшков осталась только пористая зола.
Прапрабабушка Настя похоронила в голодные тридцатые из одиннадцати детей — девять. Они уходили друг за дружкой. Кто аспидной ночью, кто под утро. Когда собрался в дорогу Мефодий, женщина хотела опрокинуть небо и отшатнулась. Заря в то утро запеклась кровяной колбасой. Младшие близнецы выползли из пустой хаты уже в апреле. Наклонились к заостренной траве и стали по-птичьи клевать. Затем упали и прижались к земле губами, будто хотели на прощание поцеловать. Прапрабабка сумела это пережить. Всякий раз вспоминала сдержанно, будто считала до десяти:
— Тихон ушел на Крещение, Яков — перед большим постом…
Теперь мы ухаживаем за могилками. Приходим, здороваемся, протираем запыленные фото и задаем один и тот же вопрос:
— Ну как вы там?
Они молчат. Пожимают плечами. Смотрят сквозь нас, кусты черной бузины и старые хаты, по привычке подведенные смолой. Затем исчезают под нитяной линией горизонта. Та слишком тонкая, будто из катушки № 100. Мы ставим в банку тюльпаны, и цветы привычно кланяются. Кладем конфеты, продолжая односторонний диалог:
— Мы тоже ничего… В этом году…
Замолкаем… Переглядываемся. Все не решаемся рассказать о войне. Не хочется лишний раз их беспокоить. Они стараются не побеспокоить нас…
В каждой семье — своя история. Своя боль и благодарная память. В детстве для моей мамы не существовало лучшего лакомства, чем печеная свекла. Желтая, упревшая до седьмого пота. Ее поливали сахарным сиропом-«кляром» и уплетали вперегонки. Для папы деликатесом считались жаренные яйца. В их дом частенько наведывался к ужину высокопоставленный гость — ревизор. Дети прятались за малорослыми окнами летней кухни и пристально следили: все съел или чуток оставил. Радовались, когда большой начальник семенил к калитке, а на тарелках подмигивал недоеденный желток. Вбегали и по очереди макали в сытную желтизну хлебный мякиш. Эти истории вытатуировались на моей коже, точно так же, как и мариупольские:
- Подъезжаем к блокпосту, а там веселые дагестанцы. Смеются, сетуют на холод, протягивают горбушки батона. Я не взяла, не смогла из рук врага, хотя один Господь знает, как хотелось…
Мы сильны, благодаря нашим предкам. Нашей памяти, щедрости, боевому духу и любви к земле. Нам дорог каждый лоскут паутины, болтающийся в ежевичных зарослях. Зимний калиновый чай и летний — мятный. Лилейники в палисаднике. Дровники, заполненные под завязку теплой березой и ольхой. Память о дедах-прадедах, встававших с солнцем. Они из года в год собирали сено в головастые стога. Лепили вареники и заправляли их шкварками. Целовали иконы и хлеба. Растили детей. Пели «Ой, чий той кинь стоить». Молились Богу. Покупали на праздничных базарах хромированные сапоги. Варили сыр. Взбивали масло.
Теперь так живем мы, наши дети и внуки.
С уважением к прошлому.
С любовью к своей стране.