Птицы быстрые, птицы вольные,
и не страшно вам, и не больно вам...
Кате шестнадцать (верит пока в добро),
рыжие косы, солнечная улыбка.
Катя живёт у бабки в домишке хлипком.
Мир деревенский прочен да мал — с горох.
Летом — картошка, вечное комарьё,
святы привычки с детства: хозяйство, куры.
Парни вокруг считают девчонку дурой.
Шутят, язвя, уставившись на неё:
«Что как монашка? Юность тебе на кой?
Брось! Загуляем, выпьем на лавке пива».
Катя глядит с опаскою, боязливо —
снова расплёскан в синих глазах покой.
…Бабка ворчливо крестится: «Отче наш».
В церковь по воскресеньям с собою тащит,
учит псалмам, считая совсем пропащей:
коль неумеха — следует начинать?
«Вот, — говорит, — молись! Тяжелы грехи.
Бог завещал страдать, а в смиренье — благость.
Запоминай!». Но Катя молчит, не каясь.
Смотрят фальшиво мёртвые лепестки
белых засохших роз у больших икон.
Сойке-душе так тесно в холодном храме.
Чудятся ей волнистые океаны,
ветер, поющий с чайками в унисон.
Бог далеко — как будто за кромкой сна,
где облака-барашки в медовых бликах.
Там не бывает матерных, пьяных криков,
свечек и слов кадящих — лишь тишина.
…Крылья бы — легче ангельских — а ещё
чистое, без дождливых изломов небо.
Просит она у птиц перелётных: «Мне бы
с вами». И сразу сладко и хорошо.