Он был самым нелепым ребёнком.
Ещё мобильник, у которого нет даже нужного интернета.
По обидной случайности дали чужое тело. Эти манные ручки и ноженьки-вермишельки.
На урок до зубовного скрежета не хотелось, а хотелось остаться в квартире,
где знал все щели.
Малодушно пытался прикинуться заболевшим, ел просроченный йогурт,
ел льдышки у магазина.
Влажно клюнули в лоб и сказали:
«Ну что ты брешешь. Четвертная контрольная. Дуй, не тяни резину».
Он и «дул», предвкушая заранее неудачу. Позитивный настрой, бла-бла-бла, но не удавалось. Вот и школа, но тут показалось, что кто-то плачет, даже вроде скулит. Из подвала же? Из подвала.

Он был самым последним кутенком в своём помёте, он не должен был выжить, поскольку был очень слабым.
Мягким пузом измазался в собственной мерзкой рвоте.
А стоять он пока не умел — разьезжались лапы.
Сверху падали капли.
В подвале всегда шёл дождик.
И парило от труб, и вообще неприятно пахло. Пахло маленькой смертью, печальной и безнадёжной,
если ты не особенно нужен,
и ломтик страха.
Он был черным-пречерным в помёте,
как сгусток ада, словно ложка с черничным засахаренным вареньем.
Его братья и сестры сначала возились рядом, а потом почему-то затихли и присмирели. И тогда он пополз, переваливаясь медвежьи.
И тогда его взяли. Зима холодила мятой. Человек был огромным, как небо,
как мама, нежным (он был самым ужасным ребёнком, урод и мямля).

Он был самый дебильный, совсем не тянул на принца. В его сказках учили варить колдовские зелья, целовать спящих фей в растопыренные ресницы, отправлять караваны верблюдов в чужие земли.
Он засунул кутенка под куртку.
На день рожденья ему часто дарили вещи. Но тут услышал: «Эй, пацан, тормози.
Ты нам вроде бы должен денег.
Иди к мамочке, мамочка любит свою малышку».

Старшеклассники «стрелку» забили за гаражами.
И он понял — его станут бить, впятером
и гадко, и ему не помогут ни сказки,
ни горожане, а поможет желание жить.
И ещё рогатка.
Выбрал камень, по весу тяжёлый, и самый белый, словно дар апельсиновых стран, талисман, «aloha».
В его странных вселённых совсем не учили бегать, а учили летать, но, возможно, учили плохо.
Он был прав, и действительно били,
но не ревел он,
танцевал на канате луча кроветворный танец.
Парни явно повыше, уверенней, здоровее.
И тогда за спиной появилась собачья стая.
Звери были огромны, как небо,
сильны, как папа, и щенята не лаяли, только глаза мерцали, словно это вообще не глаза, а софиты, рампы.
Он заметил собаку с оттянутыми сосцами.
Первый раз испытал ощущение дикой силы, словно вся эта стая влилась в него, вся их свора.
Старшеклассники драпали, быстро и некрасиво. В его книжках стрелять в проигравших сродни позору.

Он был самый счастливый и яростный, как спартанец, и готовился к новой, но тоже неравной битве. Мать пожала плечами: «Собака? Давай оставим».