Меня допили, разбили, выжгли, залили ядом,
Дошла до края, до дна, до ручки почти дошла я,
Исчезла, выдохлась, обесточилась, оголтела,
А дальше строчки — болота, кочки. Такое дело.
Такое дело: ни крыл, ни тела, одна кожурка,
Пустые мысли мукой на белом, пустая шкурка,
И с этой шкурки ни чистой замши, ни ковролина,
Ни дермантина, ни крепдешина, ни прочих «ина».
Но эта шкурка /ну что поделать/ несется драться:
Зовет по делу, ползет питаться, бежит влюбляться,
Бежит влюбляться, но только мне — то совсем не легче,
Не может шкурка любить ответно, поскольку нечем.
Поскольку в шкурке любовь хранится, запавши в душу,
Душе же в шкурке случилось скушно, ушла наружу:
Топили душу в реке и луже, рубили в сечи…
В итоге стало пожухлой шкурке влюбиться нечем.
Толочет слюни, как воду в ступке, сквозь дырки в сите,
И хочет больше, но только больше уже не выйдет.
Вернее выйдет — насквозь, навылет, пройдет сквозь тело,
Любовь на выезд, любовь на вычет. Такое дело.
Хоть шей «цыганкой», хоть куй в оковы, заткни тужуркой —
Не держит больше любовь до гроба пустая шкурка.
Меня допили, разбили, выжгли, залили ядом,
Дошла до края, до дна, до ручки почти дошла я …
Но вот придешь ты с набором кнопок, с бочонком клея,
Замажешь ловко. И все вернется. Такое дело.