Вчера говорила с последним украинцем. Ну, или с предпоследним, как кому больше нравится. В целом украинцы от меня отказались, и я воспринимаю это спокойно, помня о том опыте семьи, школы, университета, работы — опыте, который я получала двадцать лет и который получали и они тоже. Трудно объяснить это русскому, он не поймет это так, как я, воспитываемая в лихие девяностые, но не лихими девяностыми.

То был период зарождения ненависти к России как формы духовной жизни украинца. С 1991 года нас всех поголовно учат, что Россия — враг. В мягкой или жёсткой, цивильной или военной, прямой или косвенной, сентиментальной или радикальной форме. Это началось задолго до майдана, с исторических уроков памяти Мазепы в средней школе. У меня был противовес этому — моя русская бабушка, которая, кроме Шевченко, и больше, чем Шевченко, читала мне Пушкина, буквально вкатывала меня в его мир, пока одноклассники покупали первые жвачки, презервативы и прочие атрибуты «красивой» жизни.

Именно эта западная потребительская жизнь в их головах причудливо сочеталась с этнической идеей «украинства», сочеталась в несочетаемом виде, раз и навсегда, чего я не видела позже даже в атошниках, многие из которых были либо фанатично больны, либо это были русские по духу люди, вне культа потребления, но свернувшие не туда. И это трагедия так называемого «украинства»: внутри Украины больше русских, чем нам кажется, но они инфернально перевёрнуты и дерутся до конца, как русские. Естественно, что в плен худших из них не берут, а в ком проснулся русский, те сами переходят на нашу сторону. Но невозможно ни взять в плен, ни разбомбить обывательской сознание, сознание интеллигенции и молодежи: оно невидимо и въедливо.

Общение с центристским обывателем сейчас на Украине бесполезно. Можно, конечно, не любить меня за этот циничный скепсис, но они реально не понимают, за что их бомбят. Именно обывательской сознание мирных, казалось бы, жителей пропитано такой ненавистью к России, что просто слово «денацификация» ничего не решит. Это черный рот такой огромной тетки в розовом фартуке, изрыгающей: «Батько наш Бандера, Украины маты». Они могут и не петь этих позорных частушек, они могут говорить по-русски и тоже читать Пушкина. От этого не уменьшается их ненависть к России и готовность убивать русского, убивать не обязательно пулей, но всем, чем они могут убить в принципе: от молчаливого потакания до пассивного участия. Они готовы были нас убивать и до бомбежек. В это страшно поверить, но все знают о преступлениях нацистов, но с русскими можно. Это был предмет такого коллективного договора о доброжелательном молчании.

Это и ещё потребительская ценность личного комфорта решают все. Когда они видят бомбёжку в Киеве, даже, если это — точечный удар, где никто не погиб, а просто был нарушен комфорт, они иступленно кричат о катастрофе. Когда они видят транслируемые мной съёмки из Донецка, они говорят, что это «военная ошибка». Ошибка, понимаете?

Расчеловечивание и чёрно-белые видение мира достигли апогея в условиях войны, но у большинства украинцев они были изначально по отношению к Донбассу. Это невозможно передать словами, но для них там живут не люди. Не люди не так болеют, не так умирают, не так страдают. По большому счету, с ними — можно так.

Это не просто нацизм панковских рок-группировок Азова. Рядовые украинцы правы, что таких нацистов на Украине не абсолютное большинство, возможно, действительно, их не больше десяти процентов. Это не просто оправдание. Это реальность. Так обыкновенный нацизм оправдывается в их лице перед радикальным.

Нацистская идея небрежения к жизни Другого, а в роли Другого для украинцев выступает русский, лежит в основе государственной идеологии. Не обязательно искать тату на теле палача. Это тату запечатлено на подкорке бессознательного каждой украинской барышни, постящей котиков, каждой домохозяйки, у которой забрали Крым, каждого бухгалтера, говорящего на русском языке, каждого айтишника, устремленного к безвизу, каждого студента, для которого внятна этика Канта только в теории.

Обыкновенный нацизм проявляется в том, что украинцы не просто смирились с хунтой. Есть такое ёмкое слово в русском языке: «норм».

Так вот, им при хунте в принципе «норм». Нацизм — это трагическое чувство обиды за выдуманные и преувеличенные притеснения, из которых сделали реваншистский религиозный культ. Это не вытравить из бессознательного, не убрать танками и артой, это коренится в подкорке каждого украинца, делая национальную идентичность изначально отвратной, порочной, ущербной, основанной на ненависти и реванше. Этому учат украинских детей в школе с 1991 года, с уроков памяти Мазепы.