Александр Розенбаум: Я ленинградский еврей, но знаю, что такое сабаба!

Александр Розенбаум выпустил на днях новый альбом «Симбиоз». Который сам он определяет как «собрание стихов в сопровождении непринужденной музыки». Но мы нашли и другой повод порадовать поклонников Александра Яковлевича — поразмышлять о том, как на Розенбаума-человека и Розенбаума-артиста повлияло его еврейство?

О многонациональном детстве

«Я никогда не комплексовал по поводу своей национальности. Вообще-то об антисемитизме я знал, но на себе его не ощущал — ни в школе, ни во дворе. А в детстве я был абсолютно дворовым, там у нас нравы были простые. А если и были какие-то единичные случаи, если я слышал в свой адрес „жидовская морда“, то в морду же и бил… И вообще, жил я в больших питерских дворах, в которых вместе росли дети разных национальностей и вероисповеданий.

На татарский праздник мы все ели перемяч — треугольные пирожки с мясом, на русскую Пасху всем двором трескали куличи. Мацу, конечно, ели на еврейскую Пасху, и вовсе не по религиозным соображениям… Но однажды (мне тогда было лет 12−13) мы с отцом были в кинотеатре. На экране появились горы трупов погибших в концлагерях евреев. Сзади раздался голос: „Так им и надо!“ После сеанса отец схватил того мужика за грудки, отвел в милицию, но мужика, конечно, быстро отпустили…»

Об оторванности от традиций

«Я всегда говорю, что я — еврей ленинградский. Это сейчас у нас есть синагоги, есть прекрасная молодежь, которая, наконец-то, получила возможность изучать свою национальную культуру и язык. В мое время ничего этого не было. Еще в пределах бывшей черты оседлости, то есть на территории нынешних Украины, Беларуси, Болгарии, стран Прибалтики, у потомков проживавших там евреев хоть что-то оставалось в головах. А в Ленинграде так совсем ничего уже не осталось. У меня только одна бабушка — только одна! — еще что-то помнила и хранила, поскольку приехала в Санкт-Петербург с Украины совсем юной девушкой. А вот другая моя бабушка, уроженка Питера, так та была уже полностью отрезана от еврейской культуры и традиций. И это плохо».

Об еврействе как дани предкам

«Ненавижу тех, кто берет псевдонимы и, будучи евреем, кричит: „Я русский!“. Поэтому говорю: „Я — российский еврей…“ Что скажет народ, возьми я, например, фамилию Розов, Яковлев или Александров? Выкрестов не любят нигде. Если бы я родился в Грузии, я бы писал „Сулико“ — и был бы грузинским евреем, а родившись в Молдавии, писал бы для ансамбля „Жок“ — и был бы молдавским евреем. Но я — абсолютно российский человек еврейской национальности. Я не целовал землю в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион, не на ней я родился, — но у Стены плача сердце вздрогнуло… И все же я пошел бы защищать Израиль, эту страну моих далеких предков… Звезду Давида ношу на груди. Это связано с тем, что я — еврей. Это не кич, а дань уважения народу и символ принадлежности к моим родителям… Не понимаю, когда грузин или татарин говорит: „Я вырос на русской земле и считаю себя русским“. Не надо себя считать. Ты — еврей, ты — татарин, ты — грузин… На концертах я не устаю повторять о том, что песня „Долгая дорога лета“, посвященная евреям, жертвам гитлеровского геноцида, — предупреждение всем тем, у кого еще осталась в голове какая-то националистическая мысль. Пусть помнят, что в мире, устроенном на основе таких мыслей, они сами могут оказаться в этой колонне, идущей из гетто на расстрел, если кому-то не понравится их национальное происхождение…»

Об антисемитизме

«На себе я никогда не ощущал открытого антисемитизма как государственной политики. Да, прижимали меня, афишу с моей фамилией не печатали… Я не прошу, чтобы меня, еврея, любили — как, впрочем, нормальный русский не просит, чтобы любили его. Он — русский, и все тут. Но я хочу, чтобы государство на деле защищало в равной степени права всех наций. Надо хотя бы помнить и знать, что такое сионизм, который долгое время преподносили у нас как фашизм. А это лишь стремление объединить евреев в одно государство. И что же в этом плохого? А кричать о жидомасонстве, что, дескать, евреи пьют кровь русских младенцев, так об этом может кричать только ублюдок. Причем свои ублюдки есть и у евреев, и у татар, и у якутов — у всех… Я ненавижу Ленина и Дзержинского, так же как Троцкого и Свердлова. И мне стыдно, что последние — евреи. Но они и им подобные — еще не весь народ. А сколько евреев помогало „белому движению“ из-за границы? А многие ли знают, что полштаба батьки Махно было еврейским?.. Вот почему подводить всё к национальному знаменателю — глупо, если не сказать больше».

Об Израиле

«В конце 70-х многие евреи стали уезжать в Израиль. Мы тоже собирались, месяца два или три я даже учил язык. Потом процесс забуксовал, а в 80-м я ушел на сцену. Позже мне предлагали уехать музыкантом, но сейчас я счастлив, что этого не случилось. У меня нет желания переселиться в местечко и жить теплой еврейской семьей. И все-таки я хочу, чтобы мои дети, внуки и правнуки знали наряду с русской культурой еврейскую — музыку, язык… К Израилю я все равно отношусь с особенным трепетом. Впервые побывал тут в 1989 году, и с тех пор только гастролировал раз тридцать, не говоря уже о частных поездках. Даже кое-что на иврите выучил. Могу сказать пару бытовых фраз, и знаю самое израильское и клёвое из всех ивритских слов — „сабаба“! Кстати, важнейшую роль Израиль сыграл в истории моей семьи. Точнее, в судьбе моей дочери. Если бы не Израиль, у меня, может быть, не было бы сейчас моих прекрасных четырёх внуков. Дело в том, что много лет назад моя дочь Аня поехала со мной за компанию на гастроли в Израиль. Пошла поплавать в бассейн, а там он — Тиберио Чаки — профессиональный пловец, работал спасателем. Это была любовь с первого взгляда! По национальности Тиби наполовину венгр, наполовину еврей родом из Румынии. Помимо родных языков — венгерского и румынского — свободно владеет английским, ивритом, немного немецким. Легко выучил русский и сейчас разговаривает на нем без всяких проблем. И внуков сейчас обучает иностранным языкам, в том числе и ивриту. Полгода они пожили в Израиле, но Аня не выдержала там — она, как и я, очень-очень питерская. Пришлось зятю решиться на переезд. Живут они в России, зато детей приобщают к еврейским традициям. Чему я очень рад».
__________________________
Эксклюзивное интервью: Александр Розенбаум о стезе музыканта, медицине и современной моде

Guna Smykalova

Один из самых любимых российских исполнителей рассказывает об экстриме в его жизни, рассуждает об этике медика и шутит о модных образах.

— Первый вопрос наш традиционный — про Израиль, впервые ли Вы здесь? Но я подозреваю, что очень много раз Вы посещали эту страну… Способен ли Израиль вас еще удивлять? Или он все-таки уже такой, вроде второй дом?

— Я гастролировал в Израиле… не меньше тридцати раз! Первый раз был в 1988-м или 89-м году. Ну, и считайте. А удивляться не перестаю никогда. Потому что человек, который перестает удивляться, он уже не человек, наверное, а машина, робот. Потому что любой человек с душой, сердцем и мозгами всегда удивляется. И в Израиле тем более.

— А где сейчас ваш дом? Москва или Питер?

— Я вообще живу в гастролях уже сорок лет почти. А дом мой — в Ленинграде, конечно.

— Но больше времени проводите на гастролях?

— В гастролях намного больше. Восемь месяцев в году.

— На сайте Вашем написано, что вы российский еврей. А Вы уже видели трилогию Леонида Парфенова про русских евреев, что скажете?

— Нет, еще не слышал и не видел. Интересно?

— Интересно, да. Там о судьбе евреев из России и про «дело врачей»…

— Ну, к делу врачей мой папа имел отношение, а я к счастью не имел этого «удовольствия».

— Мой муж тоже врач, и поэтому следующий вопрос от врача: насколько было легко бросить свое практическое ремесло (медицину) и перейти в творчество? Насколько была сложной эта борьба: ведь Вы же ушли из освоенной профессии, зная, что и как можно сделать, чтобы заработать себе на хлеб с маслом, а в итоге работали много лет в Ленконцерте простым музыкантом без имени и с мизерной зарплатой. Как Вы на это решились?

— Молодец муж, правильный вопрос задал. Это обычно дурачки только думают, что я пошел в артисты за деньгами, понимаете? Ни имени, ни зарплаты, только с твердой верой, что нужно делать свою работу. Трудно было, потому что мне не двадцать лет было, было тридцать — и я был врачом специализированной бригады скорой помощи. И уходил в NO NAME. Первый раз, кстати, мне задал вопрос человек очень правильно. Потому что все остальные барды в то время думали: «Вот, Розенбаум поперся за деньгами».

— Потянулся за длинным рублем?

— За длинным рублем. А денег там вообще было ноль. Без имени и без ничего. Таких гитаристов было — как грязи. Но у меня была твердая уверенность в том, что все получится. Уверенность и самоуверенность — это такая тонкая грань, очень тонкая. Самоуверенность — она губит. Уверенность — она помогает. И двух профессий быть не может: нужно выбирать — либо людей лечить, либо песни петь. Потому что совместить получится, но будешь дилетантом — ни в одном не преуспеешь, ни в другом. И это малоуважаемая история. Я всегда говорил, что если бы я был заведующим отделением, я бы хорошую и серьезную операцию доверял бы тому человеку, который песен не пишет. Потому что во время сложной манипуляции вдруг ему строчка какая-нибудь придет в голову, и он забудет ватный тампон в ране, понимаете? И все закончится печально. Поэтому было сложно, конечно, принять решение об уходе из медицины в артисты. У меня уже на тот момент была семья, был ребенок — и я уходил в неизвестность, но уверенность в том, что пригожусь, она всегда была.

— То есть, Вы, все-таки, экстремал?

— Да, я — экстремал! Боксом занимался много лет — это достаточно экстремальный вид спорта. Много путешествовал пешком, с рюкзаками. Прыгал с парашютом. Погружался с аквалангом, — немного, правда, но было. Вот парашюта было много. Но, в основном, юность я отбоксировал.

— Если бы российская медицина вышла на уровень нынешней израильской на тот момент, Вы бы остались в медицине или все-таки ушли?

— Меня устраивал уровень нашей медицины, как врача. А как он мог меня не устраивать? Я другого и не знал. И потом, я не в одном поколении врач и для меня медицина… Я и сейчас могу на линию поехать спокойно.

— Я слышала, что было много историй в жизни, когда эти знания Вам пригодились в обычной жизни уже будучи артистом…

— Было: я же живу в обществе. Я же живу на людях: в самолетах, поездах, на дорогах, в аэропортах. Люди ломают ноги, умирают, царапаются, происходят сердечные приступы. У меня много всего было.

— То есть клятва Гиппократа до сих пор работает?

— Конечно, ну, а как? Я не могу пройти мимо. И говорить об этом я не люблю, особенно, когда об этом кричат потом: «Ох, он спас!». Да для врача — это норма. Кричать надо тогда, когда он не остановится у упавшего, страдающего, кому нужна помощь. Вот тогда нужно кричать журналистам. А когда врач помогает — это норма жизни.

— Частенько же просматривается тенденция, что у родителей-врачей дети тоже становятся врачами, а у Вас — вообще дедушки-бабушки в медицине. Как вы думаете, это передается генетически?

— Я могу сказать, что у военных и врачей, особенно у врачей, это не династии, династии в советские времена были у рабочих — рабочие династии. А мы — разводили семейственность. Поэтому, конечно, я хотел быть геологом, зоологом все детство и юность. Но ноги понесли после школы автоматически в медицинский институт. И меня, и брата.

— Брат Ваш так и остался медиком?

— Брат мой пятнадцать лет назад умер из-за болезни, но он тоже был врачом на «скорой», да.

— Когда в России вы работали в «скорой помощи» и приезжали на вызов, а там какой-нибудь алкоголик: вы его откачиваете и приводите в чувство и при этом Вы примерно представляете, что завтра он все равно продолжит свои возлияния, а где-то в это же время другой человек от приступа умирает… Не раздражало ли это?

— А это старая тема. И сейчас об этом ведутся разговоры. Когда все было бесплатно, все равно необходимо было брать деньги с таких пациентов-алкоголиков, я убежден в этом. Это не значит, что их не надо лечить. Но если у него тяжелое похмелье, с него надо брать одну сумму, а если у него действительно заболевание — другую. Но деньги с алкоголиков, причиной вызова у которых являлось чрезмерное употребление водки, надо было брать, да и не только с них, для разного контингента я предложил бы сделать услуги скорой помощи оплачиваемыми. Бабушки, например, которые вызывают врача на дом, далеко не все тяжело больные. То есть, они все больные, но абсолютно далеко не все нуждаются в скорой помощи. Скучно им, например, кому-то внимания хочется, кому-то просто поговорить о внуках, поболтать. Или женщины, у которых болезненные месячные — я все равно ничего не сделаю, кроме того, что выдам ей анальгина того же, который она вместо укола в таблетках принять может. Я наркотические сильнодействующие средства не буду ей колоть. И я знаю, что болезненные месячные у женщин — это действительно неприятное состояние. Но за то, что я приеду на скорой помощи, оторвусь от сердечных астм и от бронхиальных астм, я думаю, надо было какую-то плату тоже брать. Чтобы врачи успевали оказаться на правильных вызовах. Не потому, что мы считаем, что такие пациенты — симулянты или что мы их не жалеем, наоборот! Просто если женщины с месячными, скучающие бабушки или пациенты с белой горячкой, еще кто-то — разные есть болезненные состояния, но не нуждающиеся в «скорой» — нас отрывают от срочного вызова, на котором решается вопрос жизни другого человека, за это надо бы приплатить немножко. Но поскольку этого не было в России, то мы ездили и помогали всем, независимо от того, напьется этот алкоголик завтра или нет. Мы и дрались с ними.

— Дрались?

— Ну, у меня был вызов к алкоголику, плохо ему с сердцем стало. Я захожу в дверь, а меня сразу в морду бьют с порога! Они же алкоголики, у них буйство души, море по колено…

— То есть, бокс пригодился?

— Ну, там не только мне пригодился. Там разные случаи. Там и девочки-наркоманки же были. Такие девочки вызывали неотложку с целью наживы: в сумках у нас в то время были различные наркотические лекарства, а они все это знали. Поэтому много было всяких таких моментов, не самых приятных.

— Так что сделать «скорую помощь» платной — это хорошее дело?

— Платная скорая… Скорая — она всегда нужна. Но я еще раз хочу сказать, все должно быть разумно. Я рассказал только о нескольких состояниях. Все остальные должны осознавать уровень своей ответственности и платить за внимание к своим недугам, которые не ведут к смертельному исходу.

— Если бы Вам сказали. что жителей планеты эвакуируют на Марс для новой жизни, но можно воссоздать одно любимое место, которое можно взять с собой. Что бы это было?

— Абсолютно точно — Дворцовая набережная со стороны Куйбышевского района, ныне Центрального района, с видом на Петропавловку, Биржу и так далее и тому подобное. Такую «открыточную» картинку, потому что дворы я в памяти, в сердце держу, а открытка — мне бы на Марсе пригодилась.

— И еще вопрос от модных блогеров. Вы всегда очень элегантно выглядите, всегда ли Вы сами выбираете себе одежду? Или стилисты-имиджмейкеры помогают?

— Всегда сам! Никаких ни стилистов, ни имиджмейкеров. Я и слов-то таких не знаю. Поэтому все выбираю сам, знаю, что мне надо — в чем мне хорошо, в чем мне плохо.

— А есть у вас любимый бренд?

— Да, это RL — Ralph Lauren. У него есть линия Double RL, то есть все такое в стиле дедушкино кантри, дорога…

— Вы не следите за современной модой?

— Слежу.

— Как Вы относитесь к тому, что теперь мужчины выглядят как причесанные егери, а женщины с платьями носят кеды?

— У меня много современной одежды, но, опять же, она должна быть уместна. Я не могу в свои 67 лет, даже если я хорошо выгляжу, надеть стразы, например. Я не могу надеть одежду, которую бы выбрали представители нетрадиционных ориентаций. У меня не самые накачанные ноги, они у меня сухие, боксерские. Поэтому я не могу надеть юбку. Потому что юбка с ненакачанными ногами — смотрится нехорошо (улыбается). И так далее.

— Ну, и последний вопрос. Какую программу предстоящих концертов Вы привезли на этот раз израильскому слушателю?

— Будут и новые песни для Израиля в достаточном количестве, и песни из глубокого творчества давнего, и, конечно, без любимых всеми песен — без «Вальса-Бостона» или «Утиной охоты» — тоже не обойдется, и «День и ночь [йом-вэ-лайла- бэ-Йерушалайм]" тоже прозвучит в Израиле в обязательном порядке.

— Вы хорошо иврит знаете?

— Ну, сколько раз я тут был, это ж уже как идиш, который я помню, благодаря бабушке, которая на меня ругалась — «шлемазл», «азохенвей», «вэйзмир» и так далее. Поэтому на иврите я тоже знаю необходимое. Вот, достойную большую фразу знаю: «Скажите мне, пожалуйста, где находится Гехаль-а-Тарбут?» (произносит на иврите). И еще я могу сказать клевое слово.

— Какое?

— Сабаба!

— О, это самое главное. Спасибо!

— И вам спасибо, приходите на концерты, попоем!