Однажды мой знакомый обратился ко мне с просьбой. Его старенькая мать слегла. Старушке было 87 и болезней, разумеется, букет. Возраст и болезни договорились между собой и напали на Инну Дмитриевну одновременно.
Старая лежала неподвижно и почти бездыханно, мочилась под себя и закатывала глаза. Её жгла температура и угнетало давление. Она бредила и отказывалась есть.
Её сын, мой знакомый, физик-ядерщик, жил в другом городе и взял отпуск, чтобы ухаживать за матерью. Ухаживал он неумело, поил молоком, мыл холодной водой и страшно боялся, что она умрёт у него на руках. К тому же отпуск заканчивался, и он готов был заплатить приличную такую сумму, только чтобы не видеть, как остекленеют её глаза.
Странного тут ничего нет. У каждого свои фобии. От меня требовалось, чтобы я денно и нощно присутствовала в доме, по возможности облегчая старушке переход с этого света на тот, записала её предсмертный бред и сообщила ему о кончине.
Я решила, что это не займёт много времени, уж больно старая была плоха, взяла деньги и отпустила физика к протонам с электронами.
Зато мой сын, оторвавшись от танкового сражения, оскалился в злобной ухмылке и сказал:
— Ну, все, мать, ты попала.
— С фига ли? — возразила я, любуясь купюрами.
— С нифига ли… Ща бабку воскресишь и будет тебе: физик в офиге, доктор в обмороке, собес в негодовании, внуки без наследства… Претензии к кому? Короч, рисуй мишень.
— Да не собираюсь я её воскрешать. Просто рядом побуду, доктора там вызову.
— Ага.
— Нога, — огрызнулась я и отправилась на задание.
Первый день выдался самым счастливым. Я поняла это на второй день. Сидеть без дела было скучно даже за деньги. Поэтому я немного поколдовала над старой. Нагрела воды, помыла её, покормила бульоном и таблетками и хорошенько рассмотрела. Инна Дмитриевна была маленькой, сухонькой, с тремя волосинками на голове, заплетенными в две тонюсенькие свалявшиеся косички. Божий одуванчик. Я умилилась. Ночь прошла спокойно.
Утром я вспомнила сына. У старой случился крошечный прилив сил и она разлепила рот. Слабеньким голоском, но очень настойчиво она потребовала отодвинуть кровать от стены. Я каприз не поняла, но кровать отодвинула. Подумала, ну сколько там ей осталось? Пусть будет по её. Усвоив следующую порцию бульона, старая заявила, что за кроватью у неё «гепатагенная зона», и ее надо нейтрализовать, потому что плохие вибрации и излучение (убью физика) на неё пагубно действуют. Для нейтрализации я должна положить в эту зону зеркало отражением вниз. Отражать назад излучение. Горячка, решила я, но зеркало положила.
А ещё через день и три порции бульона моя жизнь превратилась в сумасшедший квест. Входить в комнату Инны Дмитриевны я должна была исключительно с правой ноги, она за этим следила. Чай заваривать строго по четыре чаинки на чашку, потому что пять чаинок — это слишком крепкий чай, а ей нельзя, у неё сердце. Когда я пыталась уточнить количество сахарных крупинок, она посмотрела на меня как на дуру. От кефира и прошлогоднего компота она пьянела, но прилюбливала сало, которое упорно называла ветчиной, и которое я должна была покупать на рынке непременно «у крестьян». Моющие средства вызывали у неё панические атаки, а «доместос» острый психоз. Мыть посуду я должна была хозяйственных мылом и ровно пятнадцать раз полоскать. Конечно же я так и делала, ага.
Ещё мне вменялось контролировать кота. Как попал к ней этот несчастный, не знаю. Инна Дмитриевна не помнила, как его зовут, у неё вообще была какая-то очень избирательная память. Но каждый вечер, ровно в 21.00 она уточняла: — Барсик дома? Если кота не было, то мне делалась выволочка: — Да что ж это такое?! Время девять часов, а Мурзика нет дома! Немедленно приведи Пушка домой!
И я обязательно должна была предъявить кота. Кот её ненавидел и прятался под моей кроватью. Мне просто чудом удавалось уговорить его показаться хозяйке. Кормить кота полагалось вареными картофельным очистками и шкурками от сала, то бишь ветчины. Я оказалась не настолько жестока, поэтому кормила кота «вискасом» и звала его просто Кот. Коту нравилось.
Через три дня Инна Дмитриевна встала с постели и пересела к столу. Она потребовала тетрадь, ручку и громко включить телевизор. Чтобы записывать рецепты здоровой жизни от Малышевой и прочих докторов. В эту же тетрадь она записывала и мои грехи. Вкупе с рецептами это выглядело примерно так: «От астмы: варёная морковь, тёртый чугун, немного оконной замазки и полпачки маргарина. Просила достать мороженую курицу из холодильника, отказалась. Мазать за левым ухом, сидя в позе лотоса». Зачем ей замороженная курица в три часа ночи? Убейте, не знаю.
Кот из мести за картофельные очистки, принёс в дом лягушку, и пугал старую как мог. Он наступал на лягушку лапой, хватал зубами и гонял по полу. Лягушка при этом издавала утробные звуки, похожие на рев похотливого козла и прыгала по комнате. Инна Дмитриевна была твёрдо убеждена, что лягушка в доме — это значит, что где-то рядом ведьма. Ну, вы уже поняли, кто ведьма. Больше же никого рядом не было. Не считая кота и тараканов в её голове.
М-да. Первым офигел доктор, который навестил Инну Дмитриевну с целью констатировать смерть, я полагаю. Он увидел её за столом с газетой «ЗОЖ», в которой она искала рецепт от аритмии. Старая бодрым голосом поинтересовалась, по-прежнему ли ей полагается пить по 35 капель корвалола? Доктор, заикаясь, отменил старый рецепт и назначил новый, по 25 капель. И ни каплей больше. Добавил панангин, кардиомагнил и ушёл в замешательстве.
Замученный протонами и совестью физик осмелился позвонить на четвёртый день. Услышав, что его чокнутый лысый одуванчик хряпнул 25 капель корвалола и переписывает для него рецепт от геморроя, завис где-то в эфире. Я положила трубку. Кот принёс ещё одну лягушку.
Из собеса пришла сотрудница, которая долго шепталась с Инной Дмитриевной. После её ухода старая нарисовала на двери какие-то знаки. От ведьм, наверное.
За время долгого лежания на спине у Инны Дмитриевны образовались пролежни. А поскольку перекись ей щипалась, от прополиса кружилась голова, а от любой мази прилипала сорочка, то мы лечили пролежни проветриванием. Она заливала в рот 25 капель корвалола, но не глотала, а ждала, пока рассосётся. Вычитала в «ЗОЖе», что это самый верный способ. И мы выходили во двор, чтобы нарезать несколько кругов. Причём я шла сзади и держала подол её сорочки как шлейф, чтобы свежий воздух овевал пролежни. Старая при этом разбрасывала по двору семена крапивы и лопуха, чтобы ей было, чем лечиться. Потому что лекарства из аптеки не подходили. Она проверяла. Она привязывала свое кольцо на нитку и долго держала этот маятник над упаковкой панангина в ожидании, как же он закачается, вправо-влево или вперёд-назад. Из всех прописанных доктором лекарств ей подошёл только аспирин, который он не прописывал. Аспирин я у старой отобрала, на что она пожаловалась в своей тетрадке.
Она там много на что жаловалась. На то, что я заставила её надеть штаны, которые она сняла и расхаживала по дому с голой задницей чтобы из неё вышла дурная энергия. На то, что я отказалась мыть пианино, то есть налить в него воду с хозяйственным мылом, пятнадцать раз сильно потрясти и вылить воду через дырочку. Она кричала, что я фашист, когда я её купала. А когда её пришла навестить подруга, такой же одуванчик, и принесла ей булочку, старая умильно так её поблагодарила:
— Спасибо, Наденька, царствие тебе небесное.
Потом добавила:
— И деткам твоим тоже. И внукам.
Наденька лишь покачала головой.
Она очень старательно и громко молилась за сына. Если вспоминала, что за него нужно помолиться: «Иверская божья Матушка, прошу тебя, помоги моему сыну, Черному Александру Ивановичу, который родился… и который живёт в городе Воронеже, на улице Лизюкова в доме номер… в квартире номер., а если там его не найдёшь, то он на работе там-то и там-то». Это чтобы Иверская Божья Матушка его ни с кем не перепутала. Ну, разве что паспортные данные не указывала.
Потом примчался и сам Александр Иванович и долго беседовал с доктором, глядя, как Инна Дмитриевна прогуливается в моем сопровождении по двору.
В этот момент в калитку заглянул мой сын. Он несколько минут давился от смеха, потом сказал:
— Слушай, мать, мишень получилась классная. Пошли отсюда домой. Сваришь мне какого-нибудь зелья и борща, а я свожу тебя в кино.
Когда мы уходили, физик тоскливо посмотрел нам вслед. Наверное, ему тоже хотелось зелья и борща, и хотелось в кино. Но его ждал божий одуванчик с корвалолом во рту, а меня ждал мой сын.
Кстати, кот ушёл с нами.
После этого ко мне выстроилась подозрительная очередь из друзей и знакомых физика, доктора и сотрудников собеса. У всех были престарелые родственники. Но только я ЭТИМ БОЛЬШЕ НЕ ЗАНИМАЮСЬ!