«Вакцинация» словесности
Сегодня — Международный день родного языка
Для многих в России он — русский, несказанно красивый, изящный, насыщенный синонимами, антонимами и прочим. Время от времени в нем что-то меняется: появляются новые слова, выражения.
Лингвисты, филологи, литературоведы бьют тревогу, требуют выгонять непрошеных гостей. Они, порой не без оснований, считают, что это вредит языку, коверкает его. Да, они вправе поучать, рассказывать, как сделать нашу речь чистой и красивой, но от этого ситуация не меняется. Какие слова и выражения принимать, а какие отвергать — решаем мы сами. С учетом ситуации, специфики деятельности. Не нравятся новые слова, но без них никак не обойтись, значит надо их «приютить». Ведь даже если вы закроете перед ними дверь, они влезут в окно — то есть через интернет. В общем, приходится быть дипломатами.
Ведь русский язык поглотил — причем с аппетитом — огромную массу иностранных слов. Вспомним хотя бы некоторые из них — кто они и откуда. «Помидоры» — из итальянского, «картофель» — из немецкого, «огурцы» — из греческого. И многие другие привычные слова — давно обрусевшие «эмигранты»: колбаса, котлеты, шифоньер, буфет, абажур, диван, дантист, почтальон, пилот…
Многие «иностранцы» прижились не сразу. На некоторых долго смотрели подозрительно, исподлобья. Например, «бездарность» и «талантливый» поэт Петр Вяземский называл «площадными выражениями». Не было слов «даровитый», «человечный», «отчетливый». Выражения «литературное творчество» не существовало. И так далее.
«Само по себе заимствование иноязычных слов не означает слабости языка, его порчи и уж точно не приводит к его исчезновению, — считает известный лингвист Максим Кронгауз. — Когда чужеродное слово произносится по-русски, склоняется или спрягается, обрастает родственными однокоренными словами, оно, по существу, становится русским. Это похоже на вакцинацию: нас заражают болезнью в слабой форме, чтобы мы выработали к ней иммунитет».
Выражение вполне в духе нашего «пандемического» времени. Впрочем, не каждому удается выработать подобный «иммунитет». Тем более что распространение сомнительной иностранщины и неуклюжего новословия — «словесной гангрены», по выражению Корнея Чуковского — продолжается с незавидным постоянством. Но это было и при нем, и много раньше. Об этом мы, кстати, еще поговорим.
Однако сейчас привычка пренебрегать родными словами и безудержно увлекаться иностранными стала еще сильнее. Это и дань моде, и расплата за «оккупацию» интернетом, волны которого захлестнули нашу жизнь.
Может, есть резон активнее призывать на помощь лингвистов, преподавателей — пусть они устраивают лекции, практикумы для тех, кто работает со словом?
Для этого нужна массированная лингвистическая атака. Но многие ли изменят свои привычки, перестанут «мусорить» словами? Ведь, положа руку на сердце, не это для многих главное, а устройство быта — комфортное жилище, порядок в нем и достаток. И больше зарабатывать, а не правильно выражаться.
Ладно, оставим этих людей в покое. Обратимся к тем, кто пишет, читает и, извините, соображает. Их тоже немало, и они понимают, что для сохранения русской словесности нужны усилия.
Ведь так было даже во время Великой Отечественной, когда шла на нас грозная вражья рать:
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Энтузиасты пытаются сделать это и в мирное время. Разными способами — порой необычными. Возможно, кое-то помнит, что несколько лет назад в Ассоциации учителей литературы и русского языка родилась идея создать лингвистическую полицию. Она должна была демонстрировать и пропагандировать величие и многогранность отечественной словесности. И по мере сил охранять ее с помощью внушений и штрафов.
Воображение уже рисовало картину будущего — как по улицам важно расхаживают полицейские-лингвисты с высшим филологическим образованием, у которых вместо дубинок и пистолетов — учебник и словарь. Они со строгим видом читают вывески и плакаты. Те, что с «басурманским» акцентом, приказывают снять. Иногда ограничиваются предупреждением, порой выписывают штрафы. Все эти «бургер кинги», «пиццерии», «суши», «траттории», «фаст-фуды» — с глаз долой! Да здравствуют «харчевни», «пельменные», «чайные», «блинные», «закусочные»!
Однако идея лингвистической полиции исчезла так же быстро, как и возникла. А на русский язык навалилось новое испытание — феминитивы. Пришли и хозяйничают.
Сразу понятно, что без femin — женщин — тут не обошлось. Так и есть — это существительные женского рода, образованные от однокоренных существительных мужского рода. Например, авторка, блогерка, дизайнерка, докторка, водителка, биологиня, операторка.
Новации пошли от яростных и бескомпромиссных феминисток, которые считают, что за завесой многих слов не видно женщин, их значения, вклада в профессию. А значит, налицо гендерное неравенство, которое необходимо искоренить.
Кому-то это понравилось, но все-таки больше тех, кто отвергает «феминитивскую» инициативу. Многие слова этого ряда — корявы, нелепы, да и просто смешны. Например, «режиссерка» или «менеджерка». А в слове «психологиня», наоборот, ощущается какое-то псевдовеличие, вроде богини.
«Поварша» и «менеджерша» — тоже как-то несерьезно. Как и «следователька», «гидша», «президентка», «министерша». Для разговорное речи это еще куда ни шло, каково их использовать в официальных документах? Вряд ли кто-то захочет воспользоваться услугами нотариуски Ивановой, адкокатши Петровой дизайнерши Сидоровой. Традиционный, привычный вариант употребления слов — точнее и убедительнее неологизмов. Тем более, сомнительных.
Между прочим, и сами женщины активно выступают против феминитивов. Например, не писателька, а писатель Татьяна Толстая: «Феминитивы — это отвратительно. Нет слова „авторка“ в русском языке и, надеюсь, не будет. Это противоестественно. Звучит как слово из какого-то другого параллельно славянского языка… Думать, что феминитивы как-то облегчат женскую судьбу, ее тяжкую долю, не стоит. Ее тяжесть вообще преувеличена».
Стоит напомнить, что Анна Ахматова и Марина Цветаева буквально требовали, чтобы их называли поэтами, хотя слово поэтесса бытовало давно. Но они считали, что голос поэта звучит громче, а творчество — шире, значительнее. Главное — этим словом измеряется сила таланта. Как и в других случаях — математик Софья Ковалевская, скульптор Вера Мухина, писатель Вера Панова, режиссер Татьяна Лиознова.
«Раздражают не слова, а безапелляционность и непонимание того, что плетью обуха не перешибешь, — считает руководитель „Школы грамотности Романовых“, поэтесса и критик Наталья Романова. — Силовое внедрение таких слов в речь борчихами (тогда это слово надо будет узаконить первым) за свои права не устранит призрака гендерного неравенства. Говорить „психологиня“ и „филологиня“ по типу устаревших „княгиня“ и „богиня“ мне кажется показателем дурного вкуса, так же, как „вдохновляться“ и „улыбнуло“».
За чистоту русского языка боролись издавна. Было время, когда все было завалено иностранщиной — на чужих языках писали, читали, говорили. Господа по-русски изъяснялись лишь со слугами и дворовыми. Да и то с трудом, давясь чудовищным акцентом.
В 1803 году министр народного просвещения Александр Шишков издал труд под названием «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка». В нем Шишков, как глава так называемых архаистов, принялся защищать литературные традиции XVIII века от ненужных, по его мнению, заимствований. Он предлагал, в частности, заменить «галоши» «мокроступами», «анатомию» — «трупоразъятием», «геометрию» — «землемерием», «бильярд» — «шарокатом», «бульвар» — топталищем".
Шишков гневался на податливых соотечественников: «Французы выкрасят сукна и дадут цветам их названия: мердуа, бу-де-пари и проч. — Они наделают домашних уборов и назовут их: табуре, шезлонг, кушет и проч. — Они выдумают шарады, логогрифы, акростихи, абракадабры и проч. — Они наденут толстой галстук и скажут: это жабо; возьмут в руки суковатую дубину и скажут: это массю д’еркюль. — Они переменят имена своих месяцов; изобретут декады, гильотины, и проч. и проч. — Как? и все это должно потрясать язык наш?»
В своих новациях, однако, Александр Семенович не преуспел, придуманные зачахли, как цветы. И остался в истории Шишков ретроградом вместе с пародией на себя: «Хорошилище идет по гульбищу из позорища на ристалище» — что в переводе с шишковского означает: «Франт идет по бульвару из театра в цирк».
…Шли годы, в русский язык все вливались и вливались новые слова. И так же, как прежде, слышались негодующие речи по этому поводу. Высказывался по этому поводу и Ленин: «Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить „дефекты“, когда можно сказать недочеты или недостатки или пробелы?.. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности?»
Ленин этого сделать не успел, а при Сталине разгорелась борьба с «низкопоклонством перед Западом». Многие важные открытия и изобретения «отдали» русским ученым, а иностранцам «оставили» лишь незначительные достижения. В рамках той кампании началась массовая замена иностранных слов на русские: «шофер» стал «водителем», «голкипер» — «вратарем», «аплодисменты» — «рукоплесканиями». «Меню» превратилось, извините за выражение, в «разблюдовку», а «официантка» — в «блюдоноску». «Французские булочки» стали «городскими», папиросы «Норд» переименовали в «Север», а «Бокс» — в «Спорт». И так далее.
Но прошло немного времени, и шумная кампания стихла, а иностранные слова возвратились из «ссылки» и заняли привычное место в отечественном лексиконе.
Отметился и в борьбе за чистоту русского языка и Хрущев. Правда, своеобразно. Известно, что сам он грамотностью не отличался — и это еще мягко сказано. Поэтому лингвисты и решили ему польстить. В мае 1963 года вышло постановление Президиума Академии наук СССР, согласно которому была создана комиссия по усовершенствованию русской орфографии, в которую вошли ученые, писатели, поэты. Они намеревались «внести усовершенствования и упрощения в систему правописания». Лишь по одной причине — чтобы то, что Хрущев раньше писал с ошибками, стало эталоном грамотности.
Если бы все, что задумали реформаторы, довели до конца, сейчас мы бы говорили и писали, с высоты нашего времени, как законченные двоечники. Например, предлагалось после «ж», «ш» и «ч» под ударением писать «о» — к примеру, жолтый, шолк, чолка. После «ц» надлежало писать «и» вместо «ы» — циплята, огурци. Вместо суффикса «енский» появлялся «инский» — значит, кладбищинский, нищинский. Некоторые слова предлагалось писать, как слышится — через «е» и «у»: — заец, брошура, парашут, жури. А твердый знак вообще отправлялся в отставку. Повсюду следовало употреблять знак мягкий.
Умопомрачительная реформа, возможно, была бы принята, ибо ее обсуждение в прессе и на собраниях шло под аплодисменты и крики «ура!» Однако в октябре 1964 года на Хрущева ополчились вчерашние соратники и изгнали из Кремля. После этого усилия по «модернизации» русского языка тут же сошли на нет. Многие литераторы, лингвисты и прочая знающая публика стала выступать против «уродливой» реформы. Потом о ней и вовсе забыли…
Внес свою лепту в борьбу с заимствованиями и известный писатель Александр Солженицын, составивший «Русский словарь языкового расширения», который вышел в 1990 году. В нем можно найти какие угодно слова: занятные, удивительные, старинные, как например, «брякотун», «взабыль», «вредослов», «дерзословить», «заимчивый», «можнехонько», «мокрозимье».
Эти и другие слова, по мнению Солженицына, были незаслуженно забыты и могли пригодиться. Однако практического применения словарь, несмотря на высокий авторитет его автора, не нашел. Хотя, любопытства ради, его не грех перелистать.
В заключение вспомню высказывание Чуковского из книги «Живой как жизнь», посвященной развитию русского языка, культуре речи: «Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и право, иное названье еще драгоценнее самой вещи».
Все правильно, но убедить эти слова могут лишь людей знающих, эрудированных, знакомых с отечественной литературой. Тех, кто умеет оценить красоту слога, точность метафоры. Все это надо воспитывать с младых ногтей: с детского сада, школы. Но многим ли это под силу?..
А за русский язык, господа, не тревожьтесь. Он на своем веку многое повидал и многое вытерпел — выдюжит и на сей раз.
Специально для «Столетия»